«Таланты и поклонники» Александра Островского, реж. Миндаугас Карбаускис, Театр им. Маяковского
Опальный, трудоспособный и хмурый литовец умеет побеждать. Переживший конфликт со своим бывшим патроном и работодателем, он терпеливо выждал наиболее благоприятных для себя условий режиссерского существования, не суетился, не разменивался, не истерил. Сделал две серьезные работы в РАМТе, а затем совершил крутой вираж, согласившись принять в Москве наиболее проблемный театр, длительное время живший без побед, в атмосфере недоверия и общественного игнорирования. Самый сложный путь выбрал Миндаугас, хотя, уверен, мог бы вполне сносно существовать как многие молодые, мигрируя от сцены к сцене. У Карбаускиса поразительное чувство ответственности. Боролся с директором, победил почти случайно – кто знает, что случилось бы, если бы власть в департаменте города Москва не сменилась так радикально и этой власти не хотелось бы быстрых популярных решений? Пока всё складывается как нельзя лучше. По крайней мере, внешне: первый спектакль Миндаугаса Карбаускиса вышел событийным, продуманным, умным.
Более того, в спектакле есть тонкая, деликатная ирония над собой, над недавней историей театра. Придя в театр бунтовавший, возбужденный, горячечный, Карбаускис берет в качестве «первого сюжета» актерскую историю Островского – плод глубоких раздумий о полезности и нравственной определенности этого неблагодарного занятия. И сцену, где Мигаев (Игорь Кашинцев) отказывает Негиной (Ирина Пегова) в продлении контракта режиссер ставит в мизансцене актерского бунта, бесконечных «заседаний парткома» и выяснения отношений. Бессмысленная, конфликтная природа театра тут выявлена и зафиксирована очень точно, почти зеркально. Надо надеяться, что, смеясь, труппа так образом отказывается от своего прошлого.
Тем более, что спектакль сценографически сделан Сергеем Бархиным как раз об этом: о неоспоримом праве таланта вращать вселенную в своем ритме и отсылать в прошлое все ненужное и отработанное. Вращающийся круг сцены – этакая граммофонная пластинка, сообщающая героям спектакля чувство жизни как бега – но не по кругу, а скорее вперед, не оглядываясь. И в начале, и в конце спектакля мы видим, как молодая, прелестно глупенькая Негина дарит нам и себе незамутненную радость жизни, бегая по кругу как по лугу. Здесь реализуется представление о таланте и молодости как источнике бесконечной радости и экстаза. Ничто так не удерживает нас в реальности, как возможность наслаждаться чужой свободой и чужим даром – тем, чего обычные люди в большинстве своем лишены. Этот полет легкомысленной бабочки завораживает.
Но Негина тут не просто девочка на лугу, и уже если «весь мир лицедействует, и все люди в нем – актеры», то в природе Негиной или хотя бы в ее потенции – брать на себя не только актерские, но и «режиссерские», менеджерские функции, что она блестяще продемонстрирует в финале. Негина в исполнении Ирины Пеговой – не божья тварь, поющая гимны создателю, она еще и организатор своего пространства. Легким движением ножки в кремовой туфельке-лодочке (художник по костюмам Наталья Войнова использовала в тканях и коже все оттенки коричневого цвета), словно бы невзначай, показно стыдясь, отправляет в свое прошлое всех, кто ей уже неинтересен. Закручивает пластинку жизни с легкостью, чего не могут (и Карбаускис демонстрирует эти потуги) ни Дулебов (Игорь Костолевский), ни даже Великатов (Михаил Филиппов). Этой привилегией обладает только талант.
Миндаугас Карбаускис в последних спектаклях послемхатовского периода все дальше уходит от режиссерского жестокого рисунка и привычных ходов литовской режиссуры - он все ближе к актерскому театру. Его приход в Театр им. Маяковского, где работал его мастер, означает еще и вот что: он все ближе к школе Петра Фоменко, возвращается в нее как блудный сын после скитаний. Его «Таланты и поклонники», быть может, впервые наполнены фирменным фоменковским юмором: скромными смешками, подхихикиванием, актерскими выходами из роли в пространство саркастической самооценки.
На сцене – многоликое разнообразие ролей: ни одного незаметного персонажа! Триумфаторский, бенефисный, самопрезентационный стиль в актерской подаче что Гончарова, что Арцибашева смят и забыт. Несмотря на объем декорации, большую форму, стиль подачи актерской – тихий, артисты успокоенные, осаженные, сильные этим отсутствием бенефиса в крови. Михаил Филиппов, Светлана Немоляева (Домна Пантелеевна), Игорь Костолевский, Ефим Байковский (Нароков), Анна Ардова (Смельская) сыграли деликатно, тонко, нежирно. Но более всего это сыграло на руку Даниилу Спиваковскому: артист словно бы слетел со своего устоявшегося амплуа манерного неудачника и сыграл подлинную трагедию Петра Мелузова. В солдатских фрондерских ботинках, в рейверской шапочке, исхудавший, похожий на рельс, в который бьют тревогу, он - среди фальшивой театральной публики - выглядит высоколобым айтишником, не способным взять в голову, чем вообще занимаются эти люди, что рядом с ним. Кто они, что за крокодилы, почему их влияние распространяется на его приватную жизнь с Негиной. Он терпеливо ждет, когда вся эта мелюзга рассосется, чтобы, наконец, иметь возможность впервые остаться со своей любовницей наедине. Мир искусства для такого Мелузова - бездна бессмысленности. Именно в глазах Мелузова Великатов Михаила Филиппова выглядит таким одесским биндюжником, с кепочкой набекрень, с зашептанными интонациями, с опущенными как плети руками, в которых мирно спят до поры до времени нити власти над этим миром. Такой может и о Патти суждение иметь, и ножичком полоснуть в подворотне. Негина просчитывается: Великатов доведет актрису до цугундера (хоть и поиграет она власть в своей Москве), а вот с таким вот неистовым Мелузовым, по которому плачет кремниевая долина, можно стать в будущем богатой купчихой. Эта тема становится ясной в самом финале.
Негина уезжает. Герои провинциального городка остаются внутри огромного железного бункера с низким, косым, не работающим окошком внизу. Четвертая стенка этого бункера опускается, и Мелузов как атлант слегка ее поддерживает. Когда еще в "Талантах..." финальный монолог Мелузова выглядел бы искренним и таким, в смысл слов которого мы готовы поверить: да, мы, театральные, развращаем, а он, человек позитивных ценностей и человек труда, просвещает. И это – правда, как ни относись. Театр - зло. Театр - разврат. Театр - гордыня и тщеславие, пошлость и похоть. Ржавый бункер - моя свобода. Для кого в самом деле свобода, а для большинства - только ржавый бункер. И еще есть там такая характерная деталь. Мелузов, открывая шампанское на отъезд Негиной, обертку от бутылки прячет в карман – демонстративно: театральные бы бумажку на землю бросили каким-нибудь особенно изящным способом. И стоит, непобежденный и нелепый: с выпирающим карманом.
Театральная традиция всегда предписывала играть Негину жертвой. У Карбаускиса блестящая Ирина Пегова - русская миловидная Алёнка, которую жизнь научила хищнически захватывать пространства, ей еще не подвластные. Дальше, в своей Москве, она пойдет с Великатовым по головам ради актерского счастья. Изящной ножкой отправила всех в своё прошлое, по глади грамофонной пластинки. И поскакала дальше - к своему заслуженному успеху. Талант, красота лишены морали, они находятся по ту сторону морального выбора. У таланта есть неотъемлемое право на реализацию. «У того, кто имеет талант, что-то неизбежно отнимается», - часто мне говорила критик Татьяна Тихоновец. Спектакль Карбаускиса подтверждает мнение коллеги.
Павел Руднев, Петербургский театральный журнал, № 1 [67] 2012
