Журнал «Театрал» продолжает публиковать главы из книги «Мамы замечательных детей», которую мы издали нынешней весной, но так и не успели широко представить читателям. Этот уникальный сборник состоит из пятидесяти монологов известных актёров, режиссёров и драматургов, которые рассказывают о главном человеке в своей жизни — о маме. Чтобы порадовать наших читателей в условиях карантина и изоляции, мы решили публиковать на нашем сайте отдельные главы сборника. Предыдущими героями публикаций был Александр Ширвиндт, Вера Васильева, Римас Туминас, Ольга Прокофьева, Евгений Писарев, Светлана Немоляева. А сегодня в день ее юбилея предоставляем слово – Народной артистке России Евгении СИМОНОВОЙ.
Время от времени в каком-нибудь печатном издании появляется информация о наших дворянских корнях. На самом же деле этих корней в нашей родословной нет. Фамилия моей мамы Вяземская, может быть, поэтому и возникло такое предположение.
Звали маму Ольга Сергеевна. Она родилась в Ташкенте в 1924 году. Ее отец, Сергей Михайлович Вяземский, был из семьи потомственных сельских священников из Рязанской области. Когда открылся доступ к архивам (а дед был человеком честолюбивым и даже тщеславным), он страстно пытался найти какие-то дворянские корни, но ничего из этого не вышло. Правда, папа, когда влюбился в маму, называл ее «княжна Вяземская». Мама родилась в Ташкенте, куда бабушка, спасаясь от голода, перебралась из Гатчины. Потом они вернулись в Ленинград. Семья была интеллигентная. Мой дед страстно впитывал все знания. И хотел видеть своих дочерей (то есть мою маму и ее сестру Татьяну) людьми образованными. Они учили языки, занимались музыкой и танцами. Ходили в студию народного балета. Руководила ею замечательная женщина Евгения Эдуардовна Бибер — она когда-то была балериной Мариинского театра. Кстати, меня назвали в ее честь. Девочки занимались по программе Вагановского училища, были безумно увлечены музыкой, смотрели балеты по множеству раз. Знали партии наизусть. Эти занятия и сформировали маму как человека.
С моим папой, можно сказать, их свела судьба. Папина мама, Мария Карловна, после войны оказалась в деревне Вышетино Калининской области. Там же жила сестра моей другой бабушки, Зои Дмитриевны. Она была сельским фельдшером. Эти две интеллигентные женщины встретились в глубинке и очень быстро сошлись. Папа как-то приехал туда навестить свою мать. А сестра бабушки Зои попросила его передать посылку в Ленинград. Посылку он передал и влюбился в маму. Папа, талантливый и обаятельный, покорил ее. И когда мой будущий дедушка Сергей Михайлович увидел, что у них все серьезно, то отвел папу в сторону и сказал: «Не женись! Зачем тебе это нужно? Ты такой талантливый. Тебе надо заниматься наукой».
Но папа не внял этому «мудрому» совету, и они поженились. Чтобы устроить свадьбу, дедушка продал корову. А папин отец, скульптор Василий Львович Симонов, отдал молодоженам свою шикарную двухкомнатную квартиру напротив Академии художеств, где он был профессором. В этой большой квартире на Васильевском острове кроме нас жили обе мои бабушки, тетушки и другие родственники. Поэтому ощущение большой семьи, где много родных и близких, причем близких душевно, незабываемо для меня. Ощущение удивительной защищенности, покоя — это мое детство и мое великое счастье.
В один прекрасный день папа пришел домой и сказал маме:
— Лялька, я переезжаю в Москву.
Мама всегда знала, что он человек необычный, но тут решилась дара речи. Она только спросила: — А мы?
На что он спокойно ответил: — Ну, если вы хотите, то можете поехать со мной.
Папа был одержим работой, и когда его учитель, ученик Павлова Эзрас Асратян, пригласил его работать в Москве, согласился без колебаний. Его не смущало, что в Москве у него нет жилья, а в Ленинграде — прекрасная квартира, семья, двое детей. Сантиментов у него не было никаких. Физиология была его всепоглощающей страстью.
Институт, в котором он работал, был его первым домом, а наш дом — вторым. Мама это понимала. Она была поразительно мудрой женщиной. Я только с возрастом смогла оценить ее подвиг. Какое-то время они жили врозь.
В Москве папа работал в Институте нейрохирургии Бурденко. Там был виварий. Он жил в этом виварии. Его это вполне устраивало, потому что не надо было тратить времени на дорогу. Мама к нему приезжала. Они устраивались там на стульях, на диване. Так продолжалось года два. Потом наконец ему дали двухкомнатную квартиру. К счастью, судьба сжалилась над мамой, и институт, в котором она работала, перевели в Москву. Мы переехали из Ленинграда. Правда, Юра остался там еще на два года с бабушкой, и мама очень страдала из-за этого. Наконец мы все воссоединились.
В доме был культ отца, хотя мама ничем не напоминала «душечку». Она была сильным, состоявшимся человеком и очень любила папу. А он был поглощен работой. Мог работать сутками. Мои детские воспоминания о нем: спина и клубы дыма. Он приходил с работы и продолжал работать, выкуривая сигарету за сигаретой. Хотя умел веселиться. Любил танцевать, писал стихи. У нас всегда был открытый дом. В субботу вечером обязательно приходили гости. Накрывали стол. Мама готовила очень легко, быстро и вкусно. Режиссер Александр Белинский говорил, что у нас был самый гостеприимный дом.
У мамы была потрясающая связь с ее матерью. Это передалось мне и, надеюсь, что такая же связь у меня с дочерями. Мама для меня была абсолютно всем. Папу я очень уважала, знала, что он замечательный ученый, но до 14 лет он практически со мной не общался, даже не раз говаривал. Ему было со мной неинтересно. Брата он тоже начал замечать лет с двенадцати. Я помню, когда он приезжал за мной после занятий музыкой, мы шли домой в гробовом молчании.
Потом мама интересовалась:
— Папа у тебя о чем-нибудь спросил?
Я удивлялась:
— Нет, а он должен был о чем-то спросить?
Она, конечно, очень переживала. Иногда не выдерживала и выговаривала ему:
— Как же так, ты даже не знаешь, что у Жени проблемы с физикой. Не знаешь, как она живет, чем.
На следующий день папа, придя с работы, спрашивал у меня:
— Детка, что у тебя с физикой?
Я отвечала:
— Все хорошо.
— А с географией?
— Хорошо.
— Замечательно. Придет мама, скажи ей, что я поинтересовался.
Конечно, маме было непросто, но никогда это не отражалось на нашем семейном климате. У нас постоянно кто-то жил. Жили ее студенты, жили родители ее студентов. Когда Юра поступил в МГИМО, у нас перебывала, наверное, половина его курса. Когда я стала учиться в Щукинском училище, к нам приходили и мои однокурсники. Кто-то жил неделю, кто-то две. Мама всех принимала, всех кормила. Всем помогала. Она была психологом по призванию. Каким-то чудом ее хватало на всех. Даже приехав на отдых в пансионат, она умудрялась кому-то помочь. Причем всегда безошибочно выбирала тех, которые особенно в этом нуждались. Она всегда за кого-то переживала, всегда кого-то утешала. Люди благополучные реже попадали в этот круг. Иногда я думаю, что способность ощутить чужую боль как свою — одна из самых главных актерских составляющих. Это качество у меня от мамы. Может быть, это один из самых главных ее подарков.
Мама не пропускала ни один мой спектакль и фильм. Я начала сниматься еще будучи студенткой. Мой педагог Юрий Васильевич Катин-Ярцев сказал:
— Женя, пожалуйста, снимайся, но ты не должна пропускать ни одного занятия.
В фильме «Вылет задерживается» я снималась по ночам, а утром после съемки ехала на занятия. Мама приезжала ко мне с подушками, с пледом, с термосом. Пока мы ехали, я спала у нее на коленях. А потом после бессонной ночи мама шла на работу.
Мы с ней были нереально близки всю жизнь. Мама мне всегда говорила:
— Бойся лучших подруг. Хорошо, когда лучшая подруга — твоя мама, потому что она тебя никогда не предаст.
Она была очень близка и с сестрой, а вот закадычных подруг у нее не было.
Я никогда не хотела жить без мамы. У меня были периоды, когда я уходила, но месяца через два-три возвращалась. С появлением Андрея Эшпая в нашей жизни начался особенный счастливый период. Мама его полюбила сразу, еще до того, как мы смогли соединить свои жизни.
Мы жили вместе: папа, мама, мы с Андреем, Зоя, мои две племянницы, первая жена брата. Приезжала мамина сестра. Еще у нас все время кто-то гостил. Был у нас диван, который раскладывался, как аэродром. Там можно было спать впятером. Была раскладушка, кресла. Всем места хватало.
У мамы было четыре внучки, которых она обожала. Она не делила свою любовь между ними. Кажется, с появлением каждой в ней любовь только прибывала. У нее была неистребимая потребность собрать всех и сделать так, чтобы всем было хорошо. Мама учила внучек английскому языку. Причем каждой девочке подбирала группу из нескольких человек и абсолютно бесплатно занималась с ними.
Мама была центром и основой моей жизни. Когда ее не стало, у меня было ощущение вселенской катастрофы. Я сама чуть не умерла. Не понимала, как мои дети выживут. Мне казалось, что они осиротели.
Мама заболела неожиданно для всех. Приехала с папой из Америки такая красивая и вдруг плохо себя почувствовала. Я уговорила ее лечь в больницу. Выяснилось, что у нее неоперабельный рак. Я с ней месяц была в этой больнице. В спектаклях, где был второй состав, не играла. Не снималась. Мы 24 часа были неразлучны. При всей своей слезливости я ни разу не заплакала, пока она болела. Мы с ней все время разговаривали, смеялись. Потом месяц вместе были дома. Я научилась делать уколы. Мама не жаловалась. Наоборот, старалась приободрить нас. Повторяла:
— У меня все нормально. Не волнуйтесь.
И до последнего помогала Зое готовиться к экзаменам. До последнего у нее была потребность быть нужной, помочь, принести пользу. Не обременить.
Записала Елена Владимирова, «Театрал»
