«Сказки Венского леса». Э. фон Хорват.
Московский академический театр им. Вл. Маяковского.
Режиссер Никита Кобелев, художник-постановщик Михаил Краменко.
Пьеса «Сказки Венского леса» Эдена фон Хорвата поставлена в России впервые. В немецкоязычном театре у нее, напротив, очень счастливая судьба: написанная в 1931 году, пьеса сразу попала на сцену берлинского «Дойчес театра» (режиссер Хайнц Хилперт, в роли Марианны — Карола Неер) и стала главным событием сезона. Множество интерпретаций в послевоенные годы сделали «Сказки Венского леса» настоящей классикой.
Лиричная и грубая, веселая и саркастичная пьеса очень многое рассказывает о Вене, об уникальной культурной и исторической ситуации этого города, о его будущем, которое драматург увидел ясно и безошибочно. Сейчас даже кажется — пророчески. Но если внимательно присмотреться к характерам и поступкам, можно понять, что «предсказание» было сделано на основе фактов, и история — не загадка сфинкса, не ситуация, зависящая от «движения планет», а логически верно сделанный вывод: мелкие буржуа и филистеры в эпоху экономического кризиса — благодатная почва для национал-социализма.
Сцена из спектакля. Фото — архив театра.
Нюансы австрийской ситуации 1930-х в России — и где угодно вне Австрии — не считываются, пьеса воспринимается почти только как сюжет. Не построив его, нельзя вывести спектакль на другие уровни, к иным темам. Легко отмахнуться и сказать «да это и не важно, везде тогда было одно и то же, люди всегда одинаковы». Но есть тонкости и оговорки, и чем их больше, тем полнее и острее мы понимаем, почему люди всегда одинаковы.
Московская постановка, конечно, не о Вене и даже не о 1930-х (хотя, безусловно, о них тоже): вместо достопримечательностей — надписи-указатели, дублирующие ремарки, которые произносит еврейская девочка (Дарья Хорошилова в большом цилиндре, цветастом платьице и в круглых очках немного картавит и не выражает никакого собственного отношения к происходящему — как предмет интерьера, который можно не замечать). Художник-постановщик Михаил Краменко придумал ряд мелких лавочек, тесно примыкающих друг к другу: в мясной висят кроваво-красные туши, в мастерской игрушек среди цветастых коробок с паровозами и куклами стоит огромный скелет. Ажурному чуду готики — собору Святого Стефана — здесь попросту нет места. Посреди сцены изредка открывается и закрывается занавес из длинных, легких золотых нитей, отделяя улочку от пригорода или ресторана (представленных условно — парой столов, несколькими стульями, винтажным радиоприемником). В первом акте тут и там тревожно вспыхивает красный воздушный шарик в руках еврейской девочки — как раздражающий ячмень на глазу, как прыщ на теле милого идиллического общества.
Сцена из спектакля. Фото — архив театра.
Вот пожилой поджарый владелец магазина игрушек Цауберкениг (Сергей Рубеко) мечтает удачно выдать замуж дочь Марианну (Анастасия Дьячук). Ничего противоестественного или предосудительного в таком желании нет, кроме, разве что, сознательного игнорирования фактов: своего жениха Оскара (Алексей Сергеев), владельца мясной лавки по соседству, Марианна не любит. Первый подвернувшийся случай, и она радостно, смело и бездумно избегает помолвки, бросаясь в омут с головой и камнем на шею Альфреду (Вячеслав Ковалев) — авантюристу, которому совсем неинтересно заводить семью. Однако девушка так настойчива, что ему некуда отступать. Вечно пьяная вдова Валерия (Юлия Силаева) — роскошная блондинка с трезвым, прагматическим взглядом и на себя, и на окружающую действительность — соблазняет молоденького, не по годам напыщенного студента-нациста Эриха (Михаил Кремер). Стареющий и лысеющий ротмистр (Игорь Марычев) в основном слоняется без дела, так как армии в Австрии больше нет. Все они, в общем, доброжелательные, прекрасные люди, не без своих слабостей, конечно, но не мерзавцы и не убийцы. Эту особенность показать сложнее всего, поэтому, может быть, радостные, праздничные сцены режиссеру удались слабее: эпизоды веселья выглядят фальшиво, хотя в пьесе герои искренне веселятся, запивая проблемы молодым вином под «песнь немцев» (еще один неловкий момент — неуместная электронная аранжировка штраусовских мелодий, которая сразу выбрасывает из заданной режиссером и художником эстетики). Полнокровные герои мечтают о новой любви, о наследнике-помощнике в деле, о выигрыше на скачках, о счастье, одним словом. Поэтому, когда по ходу сюжета отношения между персонажами трещат и оказывается, что они в лучшем случае безразличны друг другу, а в худшем — пышут презрением и ненавистью, до последнего хочется верить, что как-нибудь да обойдется, недоразумение будет разрешено.
Сцена из спектакля. Фото — архив театра.
Но не разрешается — происходящее все больше напоминает «Догвилль». Марианна, как и триеровская Грейс, проходит все круги ада, из пташки, наивного дитя, молоденькой девчонки превращаясь в грубую уголовницу с хриплым голосом, тюремными замашками и резкими движениями. То, что скрывается за витринами лавочек, —лень, злоба, лицемерная набожность, ограниченность, — ломает ее. Персонажи неспособны слышать чужую точку зрения, они с трудом друг друга запоминают (самый частый вопрос, который здесь звучит: «А это кто вообще?») и на досуге риторически интересуются, выглядывая из-за фасада морали: что может помочь обществу, в котором случаются судьбы, подобные Марианниной? Довольно неожиданно появляется рецепт: война, только она очистит мир от грехов и пороков. Здравомыслящая Валерия восклицает, что война — это смерть и разрушение, в том числе для «великой венской культуры»! Лукавый старик Цауберкениг отвечает ей, что погибнет лишь дурное, а наше, уникальное, не пропадет, не исчезнет. И в самом деле, эти герои все перемелют и выплюнут, перетерпят и начнут заново. В финале брошенный жених Оскар, влюбленный в собственное благородство, танцует, обнимая обмякшее тело Марианны, и уверяет девушку, что вся жизнь впереди и дальше будет лучше. Казавшаяся исключением, она сделана из того же теста, а значит, окрепнет и встретит 1933-й, и 1938-й, и 1939-й, и 1945-й.
Бабушка Альфреда (ее филигранно играет Майя Полянская) наслаждается воздушными сказочными вальсами Штрауса-сына, чудесно танцует и гордится своим происхождением, а ночью открывает окна настежь, чтобы убить ни в чем не повинного младенца. Фюрер Адольф Гитлер плачет от восхищения, слушая оперы Вагнера, хорошо рисует и отправляет миллионы людей в концлагеря. И самое страшное, что здесь нет никакого противоречия, ничего исключительного, аномального, необъяснимого.
Но зачем же тогда нужна эта пьеса и вообще — театр, вообще — искусство?
Признать, что противоречия нет, и все равно, будучи внимательнее к себе и близким, любить, прощать, ходить на исповедь и пить молодое вино…
Зоя Бороздинова, «Петербургский театральный журнал»
