Анна Ардова: «Главное – оставаться женщиной»

За карнавальный, феерический дар перевоплощения, за искрометную комедийность Анну Ардову называют «Райкин в юбке». Она фантастически чувствует смешное и трагическое в людях и умеет с филигранной точностью создавать образы с совершенно разными характерами. Поэтому роли у нее получаются максимально живые и яркие. Эта удивительная актриса способна найти парадоксальность в любом своем персонаже и вскрыть неожиданные смыслы сюжетных перипетий, которые вдруг обнажают перед зрителем нелепость кажущегося разумным и незыблемым миропорядка.

Ардову отличает безупречное ощущение ритма внутренней жизни ее героини, что позволяет заглянуть в загадочную женскую душу, обуреваемую страстями, противоречиями, сомнениями, поисками предназначения. Обычные женские темы – проблемы с детьми, конфликты с родителями, ревность, страх одиночества, желание оставаться вечно молодой и красивой, стремление преуспеть в жизни – в исполнении Анны приобретают особое значение. В ее игре как будто кроется некий код, с помощью которого происходит общение со зрителем. Каждый ее жест, мимика – это приглашение к внутреннему диалогу о женском счастье и судьбе. В Театре имени Маяковского Анна Ардова играет в спектаклях «Август: графство Осейдж» (Барбара), «Чума на оба ваши дома» (Розалина), «Таланты и поклонники» (Смельская), «Развод по-женски» (Эдит).

– Признаюсь, для меня стал откровением спектакль «Август: графство Осейдж». Режиссеры Миндаугас Карбаускис и Гиртс Эцис по­-новому раскрыли тему конфликта отцов и детей и озадачили вопросами: «Что такое семья – долг или любовь? Оставаться ли с родителями в провинции или отправиться на поиски своей судьбы? Как ваша Барбара решает эту дилемму?

– Она уезжает, выходит замуж и полностью растворяется в муже, дочери – и, к сожалению, прогадывает: после 20 лет брак рушится, ее любимый Билл уходит к молодой. Я лично считаю, для взрослого человека ненормально жить с родителя-ми. Им обязательно надо помогать, но вить свое гнездо лучше на расстоянии. Женщинам, даже если это мать и дочь, очень трудно бывает найти общий язык на одной кухне, да и в вопросах воспитания внуков у них будет масса споров, потому что они принадлежат к разным поколениям. Достаточно понаблюдать за противостоянием Барбары и ее матери, чтобы лишний раз убедиться в этом.

– Почему Барбара столько раз спасала мать и не приехала к ней, когда та оказалась тяжело больна?

– Я объясняю это тем, что Барбара испугалась возвращаться в дом, где ее опять ждали нервотрепка, скандалы, упреки. Так ведь и случилось. Когда пропадает без вести отец, Барбара спешит на помощь родным и вляпывается в истерики матери. Со стороны может показаться, что в этой семье все друг друга ненавидят. Но у меня ощущение, что они, наоборот, очень сильно любят, только вот справиться не могут с этой страшной, собственнической любовью, когда от каждого требуется полное подчинение. История Барбары типична. Она приносит себя в жертву, как и большинство женщин, которые, выходя замуж, ставят на себе крест, замыкаются на хозяйстве и детях, а потом, когда муж бросает, потому что ему надоела глупая толстая клуша, они рыдают: «Я положила на него всю жизнь!» И хочется спросить: а тебя кто-­то просил? а почему ты не пошла заниматься чем-­нибудь – рисовать, петь, не стала познавать, развиваться? И если ты себя превратила в горничную и кухарку, то это был твой личный выбор.

– В конце спектакля Барбара признается: «Я проиграла. Как сестра, как мать, как жена». Это тупик?

– Я играю женщину, которая в итоге выберется из тупика. Ее воспитали на комплексе вины и обязанности. Девочке удалось вырваться из родительской ловушки, правда, она тут же попала в другую, где по привычке опять стала всем должна – мужу, дочери. И только несчастье, случившееся с отцом, как ни парадоксально, помогло ей разобраться до конца в своих отношениях с матерью, Биллом и вытащить себя из кокона, в котором она жила. Все, урок пройден, поэтому у нее есть надежда стать самой собой. Кстати, Барбара – зеркало и моих личных проблем. Каждый раз, когда я попадаю в историю любви или дружбы, то начинаю вести себя так, будто бесконечно обязана. И если случается какая-­нибудь гадость, я вдруг осознаю, что сошла с ума: посадила себе человека на шею, и он сидит и уже ножками под ребрышки подгоняет. И тогда я ужасаюсь и скидываю его… и впрягаюсь в следующую ситуацию с радостью дебилки.

– Чему вас научила эта роль?

– Барбаре 46, а мне, когда я начала ее репетировать, было 43. До этого момента я беспрерывно снималась в проекте «Одна за всех», и мне некогда было задумываться о сложностях постбальзаковского возраста. А когда погрузилась в пьесу, то вдруг стало страшно. Я не могла смириться с тем, что пятый десяток разменяла! А тут еще героиня, от которой муж ушел к молодой. В чем же искать смысл, когда дети из дома упорхнут и, не дай бог, муж бросит? И я поняла: главное – оставаться женщиной, хорошо выглядеть, быть доброй, радостной и с любовью относиться к миру. Дети выросли – отлично: свобода, можно заниматься собой, своим образованием. А новые романы? Их никто не отменял! Я нашла формулу, которая спасает меня от зависти, глупости и идиотизма, – «наше от нас никуда не денется, а чужого нам не надо. Все, что суждено – случится». И это сразу делает меня свободной.

– А как эволюционировали ваши отношения с детьми?

– Чем старше становятся мои дети, тем больше мы друзья. Соне 17, и она моя лучшая подружка. Антону 12, и с ним я пока еще веду бои по поводу компьютера и того, что надо хотя бы иногда читать книжки. В принципе, я стараюсь не врать детям, и они это ценят. Год назад Соня поступила в Теат­ральный колледж Олега Табакова и переехала в общежитие. Она у нас уже с семи лет самостоятельная: ездила с папой на гастроли, играла в спектакле «Двое других», знает, что такое дороги, гостиницы. Однажды вернулась домой, я ей положила руку на плечико и сюсюкаю: «Ой, ты моя маленькая девочка!» А она вдруг тоже положила мне руку на плечо и говорит серьезно: «Это ты – моя маленькая девочка!» Одно время Соня нас вообще практически кормила. У меня было мало съемок, у мужа вообще их не было, а дочка активно снималась. Она отдавала мне весь свой гонорар. У Антона другая политика: «Извините, мне нужен компьютер». «А ты ничего не хочешь положить в общак?» – удивилась я. «Нет, а зачем? Посмотри, мам, ну логично ведь: то ты купила бы мне компьютер, а так я сам накопил». Потом он все-­таки стал какую-­то часть заработка в семью отдавать. У нас все честно: каждый вносит в общий кошелек. Самая моя любимая фраза у Спока – «Родители – это тоже люди».

– Вы росли в доме, в котором собирались актеры, поэты, художники. Что запомнилось из богемного детства?

– Огромное количество песен, стихов, бесед. Они, даже когда в карты играли, потрясающе разговаривали. Я выросла на романсах Вертинского, которого просто обожаю. Поэтому не случайно пою на концертах его песни. У меня изумительные родные: дедушка Виктор Ефимович Ардов – писатель, бабушка Нина Антоновна Ольшевская – ученица Станиславского, папа – режиссер, мама – актриса, дядя – актер Алексей Баталов. На их фоне я казалась себе никем. Я правда думала, что не дос-тойна такой талантливой семьи. Из­за этого жуткого комплекса неполноценности я так долго и не могла поступить в театральный: зажималась, боялась, что меня нач-нут сравнивать с моими знаменитыми родственниками. И еще все мое детство я переживала, что папа с мамой меня не любят. Они рано разошлись, и я жила на два дома – то у папы, то у мамы. На самом деле они меня любили, просто были заняты своими новыми семьями, и им не хватало времени на мое воспитание. Отец меня ругал: «Ты серая, чудовище необразованное. Почему ты не ходишь по музеям и театрам?» А я смотрела на него, молчала и, конечно, винила себя. Сейчас бы я ему ответила: «Да, я такая, потому что, пап, ты меня не при­учил. Детей надо просто брать за руку и вести в театр, музей, на выставки. Именно так прививается культура». Я ходила только в Третьяковку, потому что рядом жила, и в ТЮЗ, где мама иг-рала. Я не обвиняю сейчас родителей, они были молоды и всего этого тогда не понимали. И, конечно, во дворе была компашка неблагополучных подростков, в которой я чувствовала себя своей, их ведь тоже никто не водил в музеи. Я строила из себя крутую артистку, бряцала на гитаре, пела, курила. Был период, когда я ушла из дома совсем, скиталась по знакомым, жила на какие-­то гроши, полы мыла.

– Однажды Бродского спросили, согласен ли он с тем, что человек способен самоосуществиться только через страдание? На это поэт ответил: «Нет, я так не думаю. Через счастье. Но это очень немногим дано».

– Я бы по-­другому сказала: мы становимся личностью только через любовь. Единственное, что можно сделать для человека, – это его любить. Набоков прав: «Балуйте ваших детей: неизвестно, что их ждет впереди». Дети должны ощущать, что родители – их стенка. У меня такой стеной была бабушка, Нина Антоновна. Она меня защищала, давала советы, целовала, обнимала, верила в меня, любила всякую – поющую во дворе хулиганские песни, курящую в подворотне, прогуливающую уроки, неисправимую двоечницу.

– Если бы дети спросили вас о любви, что бы вы им ответили?

– Я бы отвела их на спектакль «Чума на оба ваши дома». Это трагикомическое продолжение войны Монтекки и Капулетти. История про то, как они наконец­таки решили породниться через Антонио и Розалину, которую я играю. Сонечка уже ви-дела эту постановку.

– Понятно, как зародилась страсть между прекрасными и невинными Ромео и Джульеттой. Но как могла вспыхнуть любовь между Антонио Монтекки – игроком, пьяницей, лжецом, да еще хромым в придачу – и распутной, на третьем месяце беременности Розалиной Капулетти? Уму непостижимо.

– Первый импульс – это отчаяние. Несчастную сироту Розалину родная тетя использует в корыстных целях, подкладывая под пьяных гостей, которые выгодны клану Капулетти. В ее жизни была бесконечная гадость, а тут вдруг человек встречается, который впервые пожалел, выслушал историю про изнасилования, не осудил. Да еще кроме всего прочего веселый и фантазер. Откуда начинается любовь? С доверия, когда ты можешь поделиться о себе всем­всем, и плохим тоже, выплакать все свое горе. А уж когда Розалина призналась, что среди ее клиентов был негр и ребенок может родиться черным, и Антонио не бросил ее, она влюбилась в него окончательно. Он поступил благородно – перед всеми признал ребенка своим. И с этого момента они стали одним целым. То есть сначала они соединяются как друганы, а потом уже становятся любовниками. У Шекспира Ромео и Джульетта – маленькие беспомощные дети, которые первый раз полюбили и которых два клана приносят в жертву своей вражде. А у Горина (автор пьесы. – Ред.) речь идет о взрослых людях, которых тоже сломала чужая ненависть. Антонио и Розалина вступают в открытый бой: мы вам не мальчик с девочкой, которых легко угробить себе на развлечение; мы повоюем и положим рядом столько, сколько к нам приблизится! В конце пьесы их ведут на казнь закованными и голыми. Но я на репетиции сказала: «Ни за что! Я не настолько свободная, чтобы раздеться перед зрителем!» Раньше в сцене, где мы целуемся с Толей Лобоцким, он снимал с меня верх платья, обнажая грудь. И я его умоляла: «Я так стесняюсь, Толь! Пожалуйста, перекрывай меня рукой, чтобы в зале видно не было». И вот я мучилась-­мучилась и наконец сказала режиссеру: «Вам что, нравится, когда я в полном зажиме играю? Все, баста, с меня хватит!» Был еще один случай, когда я отказалась от обнаженки. Я опять сказала «нет». Ну поругали-­поругали и простили.

– Я тут обнаружила удивительные параллели: у Розалины возникает роман во время беременности. У вашей мамы была аналогичная история, и у вас тоже. Невероятно!

– Наши с Сашей (Александр Шаврин – актер Театра имени Маяковского. – Ред.) отношения начинались как дружба. Я и не подозревала, что он влюблен в меня, ведь я уже была пузатая. А что вам показалось невероятным? По-­моему, беременные женщины прекрасны. От них свет струится, потому что это Божия благодать. И только те мужчины, которые имеют душу, то есть способны влюбляться сердцем и разумом, могут почувствовать этот свет и эту неземную красоту.

– А что вы скажете о своей героине Эдит из «Развода по-­женски»? Зачем ей вообще дети? Чтобы удержать мужа и обезопасить себя от ревности?

– Эдит говорит: «Ревновать, когда на это есть причины, – самоубийст­во… Я единственная счастливая женщина, потому что не прошу ни мужа, ни кого-­нибудь еще из мужчин понять меня. Я – женщина. Они – животные». (Смеется.) Звучит, конечно, по-­варварски, но суть верна: мужчины нас все равно никогда не поймут, как и мы их. Эдит умная и знает, что никаким количеством детей никто никого не удержит, она рожает для себя. Дети – это продолжение нашей жизни, результат любви, наш вклад в бессмертие, наше счастье. Как писал Бродский, «мы те двуспинные чудовища, и дети лишь оправданье нашей наготе».

– Что для вас значит развод?

– Поскольку мои родители несколько раз обзаводились семьями, я тоже второй раз замужем, то для меня уж точно развод не трагедия и не конец жизни. Мне кажется, когда отношения заканчиваются, надо расставаться достойно, не раня друг друга. Зачем сохранять то, что уже мертво? Ты шагаешь по жизни, проходишь какие-­то этапы становления, этапы работы, меняешься, и могут меняться твои спутники. Это нормально.

– Как думаете, что удерживало ваших бабушку и дедушку вместе всю жизнь?

– Мне было лет 20, когда мы с мамой пошли на выставку Татлина (Владимир Татлин – родоначальник художественного конструктивизма. – Ред.). Там был стенд Виктора Ардова – дедушкины карикатуры, записочки. Я смотрела и думала: «У меня дед и бабка были талантливейшими людьми, но остались в памяти всех в основном как хорошие друзья, в дом которых приходили спасаться. У них искали приют Ахматова, Цветаева, Бродский, Солженицын, Зощенко». Они всех принимали, согревали, кормили. Оба были богаты любовью и добротой. И это очень важно. Их объединяло главное – великодушие.

– Когда вы стали актрисой и попали в мир закулисья, напомнило ли оно вам то, что мы видим в «Талантах и поклонниках»?

– Во времена Островского антрепризный театр существовал исключительно за счет «денежных мешков». Сегодня у репертуарных театров такой прямой зависимо-сти от спонсоров нет: государство помогает. Мне не надо, как Смельской и Негиной, думать о костюмах, билетах, рекламе для бенефиса… Впрочем, один общий аспект есть. Когда во время репетиции кто­то из актеров сказал, что моя Смельская – стерва, потому что сыграла спектакль вместо Негиной, я взбунтовалась: «Секундочку! Если мне режиссер скажет: “Ты, Ардова, играешь в замене спектакля”, то я обязана подчиниться – у меня контракт». Так было и в XIX веке, и в XXI веке – ничего не изменилось. Поэтому Смельская вовсе не стерва, а солдат.

– Обычно ее изображают хищницей, а у вас она – само обаяние.

– Я так и играла – старшую подругу. Я категорически была против образа хищницы. Возьмите текст, там ни слова о ее подлости и коварстве! Она не завидует Неги-ной – наоборот, помогает, привозит к ней в дом миллионера Великатова, чтобы рас-крутить его на платье для бенефиса. Грубо говоря, Смельская – обыкновенная сваха из пьес Островского, веселая, разбитная. Это в советское время нам мозги пудрили, что бедная девочка Негина стремится к знаниям и честной жизни, а коварная Смельская ее развращает, учит кокетничать с купцами и князьями.

– Играя столько разных фемин, в том числе и в сериале «Одна за всех», что вы поняли о женщинах?

– Все мы, даже идиотки, прекрасны. Мы такие разные, такие ранимые, у нас столько всяких переживаний, мы так тонко чувствуем мир, так много всего можем сделать. Мне нравится, что мы устроены как домик, в котором ребеночек может жить. Я очень люблю женщин. Даже своих персонажей из сериала «Одна за всех» – всех этих губастых силиконовых чучундр и офисных дурынд. Авторы сценария хотели, чтобы гламурные Крис и Энджи все время соперничали. Но мы с Эвелиной Бледанс сказали: «Ни в коем случае. Тогда пропадет обаяние, и эти жены олигархов будут вызывать лишь омерзение». И мы оказались правы. Зрители обожают наших девочек, понимая, что если мы, женщины, и делаем глупости, то не по злобе, а от комплекса неполноценности, от того, что не знаем, как себя по-­настоящему надо любить.

– Какими новыми работами вы нас порадуете?

– Готовлюсь к сольным концертам, буду исполнять песни Вертинского. В новом году, надеюсь, начну гастролировать по стране.