А.ОСТРОВСКИЙ, Н.СОЛОВЬЁВ. «ДИКАРКА». ПОСТАНОВКА ЮРИЯ ИОФФЕ. ТЕАТР им. МАЯКОВСКОГО
«СЧАСТЛИВАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ В БУДНИЧНОЙ ЖИЗНИ»
Классика всегда современна. А весь Островский – прямое подтверждение того, что "за пять лет в России меняется многое, за двести – ничего" (кстати, цитата не из Салтыкова-Щедрина или иже с ним, а свежая, 2010 года, и принадлежит «новому Чехову», врачу и писателю Максиму Осипову). После отмены крепостного права в 1861 и – повторно – в 1991 в России ничего интересного не случилось. "Разбудите меня через сто лет, и спросите, что сейчас делается в России. И я отвечу – пьют и воруют" (а вот это уже С-Щ).
Но с классикой и работать должен классик. Что в очередной раз и демонстрирует Юрий Иоффе, завершая свою трилогию по Островскому – «На бойком месте», «Блажь» и – нынешняя премьера – «Дикарка». Сила Иоффе в том, что всегда сохраняя фасад и внутреннее убранство – текст и антураж (декорации и костюмы в стиле эпохи) – режиссер мастерски меняет акценты, по новому раскрывает характеры, резкими, но точными штрихами выхватывает и выделяет из плавного и чуть чопорного «купеческого» повествования зерна жгуче современные, хватающие за живое. И такие вот кроваво-бордовые подсветки, такие припрятанные авторские смыслы всплывают наружу и такие рубины с аметистами вдруг вспыхивают запонками на манжетах хорошо вроде бы знакомых «островских» пьес, что диву даешься и восхищение охватывает тебя…
Казалось бы, о чем написал Островский? О том, как некий муж приехал «из Парижу» за новой порцией денег, чтобы побыстрее возвратиться обратно, а жена, понимая, что сама она своему супругу давно наскучила, знакомит его с юной девушкой дабы удержать благоверного дома и попытаться склеить треснувший союз.
А что ставит Иоффе? Он ставит спектакль о встрече заграничного условного (далее и ниже – еще более условных) Чичваркина (Ашметьев – Евгений Парамонов) с Лолитой (Варя – Анастасия Дьячук)! Хотя в самом начале нашу Лолиту будут пытаться выдать за Чубайса (Вершинский – Игорь Евтушенко, самая детализированная, самая подробно сделанная роль в спектакле). Но в конце концов девица предпочтет молодого Сечина (Мальков – Макар Запорожский/Всеволод Макаров). Вот какие дела, вот какие танцы с бубнами. И, подчеркну еще раз, ничего не меняя у Островского, ничего не осовременивая. Просто свои роли все актеры проживут так страстно, с такими живыми – из очередей, метро, барбершопов, кофеен и с улиц – интонациями, с таким узнаваемым инстаграмовским, ютьюбовским, модным (в хорошем смысле) селфи-рисунком, что Островский будет встроен в один ряд с Пелевиным и Алексеем Ивановым, Дудем и Познером. А теперь смело вычеркивайте мои фамилии и вставляйте свои, знакомые – матерей, друзей и соседей. Потому что ощущение – интонационное, содержательное – сиюминутно услышанного, только что прочитанного в фейсбуке, произошедшего в доме напротив или на даче от сцены к сцене только усиливается.
Но этого спектакля не было бы, если бы в театре не нашлось Вари, «дикарки». Анастасия Дьячук – нашлась. Это ее звездный час.
Если во времена Островского на сцену выходила Золушка в затрапезном платье, если в начале ХХ века великая Вера Комиссаржевская (Варя – одна из ее бенефисных ролей) выбегала как Наташа Ростова на первый бал, то Настя Дьячук вылетает как Светлана Тихановская – с короткой мальчишеской прической, бело-красно-белым флагом в руке, топлес, с татуировками от затылка до лодыжек и фигурной стрижкой интимных мест. Нет, зрители увидят только прическу под мальчика, остального и в помине нет, но я-то это в и ж у! Вижу, потому что это сыграно. Вот это «не врать», вера и призыв к свободе присутствуют в каждой реплике, в каждом взгляде «дикарки». А что тут удивительного? Протест против века ханжества, притворства и лицемерия 150-летней давности ничуть не менее актуален и в нашем, двадцать первом... Прямота и резкость интонаций девчонки то ли подростковая, то ли человека, которому уже нечего терять. И влюбленность режиссерски и актерски сделана как пуля на вылет, как бросок через бедро, как стреляющая в костре ветка. Варе так недодано родительской любви, что она прежде всего видит в Ашметьеве «папку», отца родного, и она льнет к нему, чтобы согреться, и в какой-то момент родственное чувство пересекается с любовным и уже не разобрать – кто, за что и как… Но «папка» ни на секунду не превращается в «папика» – этому категорически препятствуют и Островский, и Иоффе, и Дьячук. Девчонка приняла одно за другое, но на краю коней удалось пусть не остановить, но по крайней мере чуть охолодить, хотя и не выхолостить. И за то, как говорится, спасибо.
Если вы ничего не любите, а особенно не любите театр, то приходите просто посмотреть на Дьячук – такой удар искреннего, безоболочного чувства, идущего со сцены, пробивает даже трехслойную фанеру, и вы непременно растаете и покроетесь пятнами доброты и ласки. А еще вас непременно подкупит веселое безумие всех трех героинь спектакля, время от времени их охватывающее – кроме Вари, это Ашметьева-мать – Людмила Иванилова и жена Ашметьева – Зоя Кайдановская. (Надежда Бутырцева и Наталья Коренная играют те же роли иначе – мягче, лиричнее, добродушнее, но мне по душе легкая сумасшедшинка и прочая умеренная экстраваганьщина и – гусары, молчать! – экстравагиньщина.)
И тут самое время сказать о главном проблемном узле пьесы – о Марье Петровне, той самой жене героя. Дело в том, что Николай Соловьев, который и придумал основную канву, а главное – героиню «Дикарки», видел свою пьесу как драму, даже – трагедию. Сам он писал тогда еще «День расплаты» (первоначальное название) будучи послушником Николо-Угрешского монастыря, и самым дорогим образом считал Марью-Марусю, которая должна была уйти в монастырь и утопиться. Островскому же во всех этих набросках понравилась только Варя, именно из-за нее он и взялся все переделывать, и фактически написал новую пьесу, причем комедию. У Соловьева семейный разлад Ашметьевых объяснялся просто и логично: полгода счастья после венца сменились шестью годами постепенного охлаждения, а потом разрыва из-за все усилившегося желания Марьи покончить со светской жизнью и посвятить себя церкви. И потому, собственно, она и подставляет вместо себя Варю. Островский же быстренько вычеркнул уход в монастырь и самоубийство, вместо этого отправил Марью на ферму разводить телят, но… Как теперь объяснять, говоря по-простому, почему муж с женой уже 6 лет не спят вместе? И пришлось делать Ашметьева много хуже, чем он был изначально: «пожилой жуир, дурной муж, проживающий свои доходы за границей, пустой и изящный болтун» (мнение цензора, обосновывавшего запрет «Дикарки» для «народных театров» в 1892 году). Но идти прямой дорогой: как противный старикашка соблазнил девицу, конечно, было неинтересно, и режиссеру пришлось Ашметьева из этой ямы доставать. И делать его изящным лордом Байроном, постаревшим Онегиным и даже Дон-Жуаном (так говорит о своей роли Евгений Парамонов), который закончит пусть и предателем (мог бы уехать с Варей как с женой в Париж, но, струсив, этого не сделал), но не мерзавцем, погубителем чистой и невинной души. Однако скрип и нестыковка некоторых сюжетных звеньев из-за этой резкой переделки мешают как пьесе, так и восприятию спектакля.
По идее, герой Парамонова – Ашметьев должен либо пытаться восстановить мир в семье, наладить свои отношения с женой, либо без оглядки и тормозов пуститься во все тяжкие. Но актер выбирает третий путь: самолюбования с зашкаливающим нарциссизмом (чему противится сама фамилия, не случайно Островский переделал ее из Ашетьев – намекая на ошметки и прочее отрепье, оставшееся от былого величия). Он играет человека, для которого на первом месте не жена, не юная любовница, а он сам. И остается в результате ни с чем… Но с деньгами и Парижем! Что, видимо, и требовалось доказать. Тем не менее, думается, проблема этого персонажа, его подачи в спектакле тоже вырастает из-за невнятности в материале пьесы фигуры Марьи Петровны…
Еще один всегдашний талант режиссера-постановщика Юрия Иоффе – создание среды, ансамбля, общности, мiра. Перед нами, что называется, усадьба и вокруг. И вся свита, все окружение главных героев – прямо-таки идеальные соседи, однокорытники, однокашники, словно Островский набрал свой курс в ГИТИСе, и эти «островки» Родины: Зубарев, управляющий имением – Сергей Рубеко/Дмитрий Прокофьев, уже упомянутый сосед Мальков – Макар Запорожский/Всеволод Макаров, еще один сосед – Боев (Виктор Запорожский) и великолепная нянька Мавра – Елена Мольченко, сплавились и сроднились, и сохраняя яркую индивидуальность несут общий русский характер. Высоко и гордо несут, степями и нивами подпоясанные, соловьиными трелями и колокольными звонами над землей родной приподнятые и освященные. А уж какой изумительный народно-песенный дуэт Юрия Соколова (слуга Ашметьева) и Виктора Запорожского! (Композитор и музыкальное оформление – Виолетта Негруца, и как всегда важно участие прекрасного «маяковского» балалаечника Ивана Вихарева.)
И как всегда очень чутко угадана и выполнена декорация (художник-постановщик – Анастасия Глебова). Усадьба-то, усадьбой, да по общей запыленности и запущенности, да по поленницам дров и там, и сям – дача чуть выше средней руки, не более, то есть вполне себе распространенный сейчас повсюду презентабельный домик, никакой «рублевской» или «серборной» исключительности.
А костюмы Ольги Рябушинской! (Только один для меня остался непонятен – промышленник Мальков напоминает мне в нем американского ковбоя или шерифа.)
Юрий Иоффе – уникальный режиссер-подкладочник. Он таким подбоем и такой подстежкой, такой оторочкой снабжает добротные платья классики, там вырастает такой пушистый и дорогой соболий мех, что в результате при всей внешней сохранности и схожести с оригиналом, у постановки в целом и у каждого – каждого! – действующего лица появляются обертона «новой реальности», и Островский, если надо, оборачивается хоть Чеховым, хоть Сорокиным. Без радикальных средств и мер, без выворачивания мехом наружу и выпускания кишок Иоффе часто достигает большего, чем «продвинутые» режиссеры новых поколений. За что ему честь и хвала. А театру и актерам – долгой жизни новому спектаклю.
P.S. Буквально два технических замечания. Зрителю, мне кажется, надо дать знать, что Варя-«дикарка» приезжает в пролетке и целуется не с кем-то, а с Мальковым. Тогда дальнейшее будет более ясно. Выход слуги Ашметьева (Максим Разумец/Андрей Гусев – не простые камердинеры, а парижские штучки, поднабравшиеся лоску у своего хозяина) утром в подштанниках за водичкой – почему?