К герою своего нового театрального романа режиссер отнесся с нескрываемой симпатией. Никаких упреков в его адрес; приведем лишь литературно-биографический факт: сам Гончаров, хоть и участвовал некогда в кругосветном плавании, был большим домоседом. И сорок лет безвыездно прожил в одной квартире на Моховой...
Нововведение Карбаускиса (и как автора инсценировки) коснулось другого. Он избавил Обломова от Штольца, и один из ключевых персонажей Гончарова у Карбаускиса появляется лишь вскользь, как безликая фигура, чья активная добродетель никак не оттеняет и не смущает главного героя.
А уж обаяние Обломова доводится до гипертрофированной степени. Словно Гончаров писал портрет с актера Вячеслава Ковалева – человека «приятной наружности» с темно-серыми глазами и «ровным светом беспечности на всем лице, чья душа так открыто и ясно светилась в глазах, в улыбке; движения его, даже когда он был встревожен, сдерживались также мягкостью и не лишенною своего рода грации ленью...».
Беспечной мечтательности как «типу русской жизни» и диетическому ее смыслу, комфорту и мягкости Карбаускис явно стремится потакать. И поддавшись его режиссерской магии, притяжение обломовского дивана вполне можно начать трактовать как притяжение земли.
Когда сойти с кровати и вылезти из роскошного убранства восточного халата подвиг. В спектакле это необычный халат-трансформер – халат-покрывало, сглаживающий все неудобства и противоречия дремотного существования (ноу-хау художника по костюмам Марии Даниловой). Потянуло в сон – укутался в него как в спасительный кокон, пришел гость и возник слабый импульс принять вертикальное положение – руки в рукава, и ты уже одет как будто...
Но пришельцы из другого мира, утренние визитеры, которые в романе пытаются сделать прививку активного стиля жизни, теперь тоже лишь как временные фантомные боли, призраки, служащие весьма слабым напоминанием, что где-то все-таки есть пустопорожняя суета и мнимая интенсивность существования... Все объясняющая фраза «В десять мест в один день – несчастный! И это жизнь! Где же тут человек? На что он раздробляется и рассыпается?» не в устах Обломова – она в его глазах и в его сочувствии к тем, у кого из-за одурелой беготни для собственно жизни-то и никакой возможности не остается...
«Для меня Обломов страстный, влюбленный герой, чистая душа, мечтатель и поэт, познавший поэзию лени, – рассказывал перед премьерой о своем герое актер Вячеслав Ковалев. – А лень – неотъемлемая часть менталитета, причем не только нашего. Но невозможно сыграть Обломова, будучи Обломовым. Надо быть очень энергичным человеком, чтобы передать такой характер. К тому же и Обломов может быть весьма деятельным и энергичным, если его что-то или кто-то по-настоящему волнует. Но что самое важное для меня – это человек максимально искренний, открытый и способный на высокое сопереживание».
Главное в спектакле – подробная режиссерская работа с актерами; в оригинальном театре Миндаугаса Карбаускиса и на сей раз доводят ее до безупречности, не жалея на это ни сил, ни времени. Вся красота сомнамбулического состояния проецируется на слугу Захара – и за пластическим решением роли актера Анатолия Лобоцкого можно наблюдать, не отрываясь, часами.
Поддавшись режиссерской магии, притяжение обломовского дивана вполне можно начать трактовать как притяжение земли.
Весь пафос обязанностей спасателя Обломова ложится на плечи Ольги – Анастасии Мишиной, так тонко и отчаянно ведущей линию, что в какой-то момент начинаешь почти верить в целительную силу внезапного «лунатизма любви» ее героини. С настойчивостью абсолютно уверенной в своей правоте барышни она будет готова разрушать ту тишину, ради которой Обломов так упорно прятался от внешней жизни.
Но, разумеется, штольцевского «обновления» в женском обличье не предвидится – в Театре Маяковского классику не переписывают. Кроткий Обломов будет отбиваться до победного. И от нагрянувшей любви (в спектакле – центральная линия сюжета), и от больших требований жизни, и от мелких уколов обстоятельств. Программа спасения не сработает, и обломовское «неумение жить», начинавшееся еще с неумения надевать чулки, в Театре Маяковского примет эпические масштабы зрительского сожаления «как хорошо бы мы все так плохо жили».
Ирина Корнеева, «Российская газета»
