(с) Михаил Гутерман

Три акта, восемь картин, 92 скандала, 32 персонажа — так написано в пьесе, которая занимает ни много ни мало 200 страниц. Бердичев — украинский город, который знаменит тем, что в нем венчался Бальзак. Но не о великом французском романисте написал Горенштейн — о нем вспомнят лишь раз, и то в начале. Одна еврейская семья — и вся жизнь. Одна ячейка общества — и вся страна. Одна национальность — и мир полон неразрешимых противоречий.

Сцена напоминает кинопавильон — глухим занавесом отбита большая часть сцены, и действие происходит, по сути, на узком пространстве. Квартира, заставленная мебелью из прошлого века, то есть глубоко советская — неуклюжие, но милые шкаф, диван, сервант, телевизор, стол, на стене Сталин в профиль в виде чеканки. Про такую квартиру говорят: «загромождена, мебель покоцана» — в общем, особым дизайном не блещет и достатка не демонстрирует. Понятно, что проживает здесь не профессор, не музыкант или представитель другой утонченной профессии с родственниками. Семья еврейская, но из самых простых: сестры Луцкие — Рахиль и Злота. У первой две дочери (Рузя и Люся), у второй — приемный племянник-сирота (Виля), имеется также приходящий брат Сумер, сосед гой (русский) с женой-еврейкой, которую он, напившись, обзывает жидовкой, и другой сосед с труднопроизносимой фамилией Бронфенмахер. Не говоря уже о персонажах из ближнего круга — муж Рузи Миля, его родители, а также Быля, Пынчик, Фаня, маленькие Гарик и Марик. Это я не всех еще перечислила — но все они неизменно собираются в квартирке Рахили.

— От так, как я держу руку, я тебе войду в лицо, — Рахиль угрожающе выбрасывает вперед руку с растопыренными пальцами. Высокая, костистая, с низким голосом, в котором жесть, и едва заметным национальным диалектом. Она — хозяйка, на ней весь дом. Мужа потеряла на войне, работала уборщицей и мойщицей котлов, в компартии с 1928 года, о чем и сообщает при каждом удобном случае. Ругает без разбору всех домочадцев, сыпля им на головы проклятия («шоб у тебя язык отсох, шоб тебя разрезало на кусочки» — странно, но кое-что сбывается). В общем, на лицо ужасная, добрая внутри, форма в конфликте с содержанием. Но при этом она остается той аидиш-мамой, которая как каменная стена, за которую все, если что, спрячутся. И та стена плача, в которую все плачутся. На этой игре контрастов Горенштейном выписана его героиня, так ее играет Татьяна Орлова, актриса среднего поколения Маяковки, которую прежде трудно было представить в этой роли. Впрочем, в таком назначении, как я выяснила, оказалась своя интрига, но о ней — ниже.

(с) Михаил Гутерман
 

Пока же погружаюсь в атмосферу 45-го года — именно тогда начинаются события в семье Рахиль. Время обозначено механически: из-под колосников спускается штанкета со светящимся прямоугольником, и в него рабочий сцены вставляет табличку «1945» — табличка уплывет вверх. За три с лишним часа она опустится и поднимется несколько раз — вплоть до 75-го года. 30 лет жизни одной семьи пройдут на глазах.

— Пой, ласточка, пой, мир дышит весной, — выводит тонкий женский голосок с легкой дребезжинкой. Дородная дама с достоинством поворачивается у зеркала, а вокруг нее услужливо крутится невысокая блондинка в домашнем халате. «Я вам здесь встречную выточку сделаю», — говорит та, что поет про ласточку. Это сестра Рахили — Злота, портниха-надомница, и с сестрой они как «вода и камень, лед и пламень…», как рыжий и белый клоуны.

— Я имею от нее отрезанные годы, — 30 лет грохочет Рахиль, на что тоненько и испуганно Злота три десятка лет отвечает: «Я такая больная, еле живу...». Так и живут, и эту жизнь невероятно интересно наблюдать, как интересно следить за хорошо написанной семейной сагой (вспоминается «Сага о Форсайтах», «Будденброки», «Семья Тибо». — М.Р.). Молодому режиссеру она явно удалась: он ушел от какой бы то ни было условности современного искусства и поместил сагу в сугубо бытовой, реалистический театр, выстроенный из мельчайших деталей (реквизит, наверное, исчисляется в сотнях), какой бывает только на съемочной площадке. Время в деталях — такого ретроэффекта вещественным способом достичь несложно. А вот время в игре — это высший пилотаж.

Да, они играют время — именно так можно сказать об игре Татьяны Орловой и Татьяны Аугшкап (Злота). Актрисы удивительно существуют в диалогах, бытовом конфликте, таком же привычном, как бак для кипячения белья или мясорубка. Где мясорубка с выползающим из нее фаршем — не фигура речи. За словесной перепалкой, за безобидными фразами — намного больше чувств, смыслов. Никакой глубокомысленной демонстрации глубины смыслов и серьезности намерений — легкость и мастерство... Разве еще так существуют на сцене? Существуют, и «Бердичев» — тому доказательство. И во многом благодаря ему извиняет затянутость, потерю темпа во второй и последней картинах. Ансамбль подобран почти безошибочно — Игорь Марычев (Сумер), Зоя Кайдановская (Рузя), Виталий Гребенников (Миля), Елена Мольченко (Делева), патриарх Маяковки — Ефим Байковский (сосед) и другие артисты, которым так точно удается создать жизнь прошлого. А по сути — жизнь одного народа с трудной и противоречивой судьбой, с такой полярностью во всем, какой нет ни в одном другом, и ставшей гордостью и проклятием еврейского племени.

(с) Михаил Гутерман
 

Конечно, 92 скандалов, имеющихся у Горенштейна в пьесе, в спектакле, нет, хотя кричат здесь много, часто разговаривают тоже криком.

— У меня Сталин — культ! Я в компартии с 28-го года. А как я держу руку, я тебе войду в лицо, — как на митинге кричит Рахиль, не в первый раз вызывая смех публики. И она же сдавленным голосом, как будто сапогом наступили ей на горло, шепчет: «Он сказал, что здесь лежат все нации, защищавшие Родину. Все нации, кроме жидов. Что?»

Я слышу, как рядом со мной какой-то мальчик лет 12 шепотом спрашивает маму: «А Сталин обижал евреев?» Та не находится, что ответить. Еврейский мир на сцене, обособленный, резко отличающийся от мира гоев и стремящийся к самосохранению, увы, к 30-му году жизни распадается. И вот уже младшая внучка Рахиль не хочет быть Пейсаховной, а только Петровной. Разрушение мира как семьи, а семьи — как мира. И даже Рахиль, эта сильная, авторитарная, страшнее арабского террориста мама, не способна ее спасти.

 

После спектакля я спрашиваю Татьяну Орлову, так блестяще сыгравшую Рахиль:

— Таня, что ты подумала, когда узнала, что ты будешь Рахиль?

— Наш худрук Миндаугас Карбаускис на сборе труппы объявил, что будет ставить «Бердичев» на двух актрис — Аню Ардову и Таню Аугшкап.

— То есть не ты была назначена на эту роль?

— Нет. Сначала Ардова, но она отказалась. Потом сам Карбаускис сказал, что будет ставить не он, а Кобелев. А я поехала в Лондон, стою в магазине, и вдруг звонок — предложение сыграть Рахиль. Когда я начала читать пьесу, поняла, что от таких ролей не отказываются.

— Может быть, Ардова отказалась потому, что не хотела играть старуху? А у тебя есть такая проблема?

— У меня такой проблемы нет. Я уже снималась в сериале «Крем», а там я — бабушка под восемьдесят. Меня нечем пугать — хоть марсианина сыграю, хоть лягушку за забором. Так что спасибо Карбаускису за такую возможность.

— Роль сложная. Что самое трудное для тебя в ней?

— Объем текста. Я читала пьесу пять часов — конца и края нет. Текст непростой, с коверканным русским и специфическим диалектом. И сроки выпуска спектакля были короткие — репетировали три месяца. Текст зубрила постоянно, утром просыпалась, вставала на полчаса раньше и повторяла. И помогла нам очень педагог по речи из «Щуки» Анна Бруссер (она — внучка Веры Львовой, известного театрального педагога). Я разобрала с ней роль — от первой фразы до последней.

— Как раз хотела спросить про эту самую специфику речи. Как русскому человеку «переснять» тот колоритный еврейский диалект, чтобы не скатиться в пошлость, в плохой КВН?

— Здесь другие акценты: скажем, в середине фразы идет понижение голоса и повышение его на конец фразы. Такая особенная мелодия речи. Вот Рахиль говорит: «Он имел (голос вниз) зарплата из типографии (голос вверх)». Но ору я по-русски. И Бруссер убирала из нашей речи всё то, чтобы не было похоже на дешевый КВН из Одессы. В общем, мы лавировали на грани.

Между мной и моей героиней нет ничего общего. Я хочу сказать — так, как она себя ведет, так не надо общаться с людьми. Человек не имеет право внедряться в чужое личное пространство. Лично я не принимаю такую форму общения. Да, она и ее сестра за свою семью перегрызут горло, но в любую минуту вцепятся друг другу в горло. Поэтому я сначала сформулировала такую задачу для себя — она не пример для подражания. Просто такой характер, и вот такая у нее любовь.