Пресса
19 Февраля 2013

Идеальное преступление

Любой спектакль – это преступление. Вернее, с точки зрения классического детектива, у театральной постановки и, так называемого, «преступного деяния» оказывается много общего.
Судите сами. Есть обвиняемый и его сообщники, есть деяние, ими совершаемое. Неизбежно возникает мотив или даже мотивы постановки, а на «месте преступления» всегда остаются улики. Преступления, как и спектакли, бывают громкие и резонансные, а бывают тихие, остающиеся незамеченными никем, кроме преступников и их жертв. Наконец, в театре, как и в юриспруденции, действуют такие понятия как «смягчающие обстоятельства» и «презумпция невиновности». Если так, то спектакль Миндаугаса Карбаускиса «Господин Пунтила и его слуга Матти» по пьесе Бертольта Брехта, поставленный им в театре им. Вл.Маяковского – преступление громкое и требующее детального расследования.
Мотив первый. Социально-политическо-народный. Творчество знаменитого немецкого драматурга в последнее время неожиданно обрело второе театральное дыхание. Предыдущее – было ровным и нечастым, вплоть до того, что меньше года назад актуальным еще казался вопрос «Кончилось ли время Брехта?». Крайне содержательная дискуссия под этим названием состоялась в Театре «Эрмитаж» после премьеры спектакля Михаила Левитина «Кураж» по пьесе Брехта «Мамаша Кураж и ее дети». Было бы крайне любопытно повторить эту встречу сегодня, когда на московской сцене идет уже не меньше семи постановок по пьесам этого немецкого драматурга (и несколько готовятся), и многие из них вызывают громкие и несмолкающие споры. И не случайно, что Миндаугас Карбаускис в одном из своих немногочисленных интервью перед премьерой сказал, что «в Москве «Пунтила» появится чуть ли не впервые». Конечно, не стоит сейчас вспоминать спектакль Центрального театра Советской армии 1974 года – слишком много воды утекло с тех пор. Но вот вспомнить, что это за странная пьеса вышла из-под пера Брехта в 1940-м году, когда он бежал из Германии, спасаясь от гитлеровских войск – думаю, стоит. Хотя предложение известной финской писательницы Хеллы Вуолийоки, приютившей Брехта в Финляндии, о написании «народной пьесы» было встречено им согласием, результат вышел за рамки предложенного развлекательного, комедийного жанра. И вышел в привычную для Брехта сторону – социальную, а точнее, в тему социального неравенства. История Господина и Слуги трактовалась им однозначно с точки зрения «классового антагонизма», с обязательной необходимостью духовного превосходства второго. Но описать это лишь с использованием известных классических типажей, Брехт не мог, и на свет появился Господин Пунтила, «сложный тип» хотя бы по причине своей двуликости: пьяный – добрый и трезвый – злой.

Мастерство немецкого драматурга оживило этого странного персонажа, а честность Миндаугаса Карбаускиса повели его вслед за Брехтом и, по словам режиссера, заставили сделать эту «двойственность» основным стержнем спектакля, а жанр обозначить как «народная комедия». О честности режиссера я скажу еще не раз, однако едва ли непростой путь следования за драматургом (который, к слову, как всегда написал и высказал большое количество уточнений и комментариев к тому, как надо ставить эту пьесу) мог привести к возникновению столь необычного визуального решения спектакля. Сценография Сергея Бархина подобна картине, и даже не одной, а трем, словно вставленным друг в друга. Белый объем, сужающийся к заднику – три белые рамы, внутри которых существуют персонажи, завершается последним полотном в центре задника – видом сверху на поместье главного героя, на несколько маленьких домиков и драгоценный лес, окружающий их. Переднюю же часть авансцены и всевозможные углы и укромные места заполняют сотни пустых прозрачных бутылок – страсть главного героя и его проклятие. Костюмы, которые с легкостью можно отнести и к нашему времени или совсем недавнему прошлому – строгие черные костюмы богатых мира сего, серые пиджачки и мятые брюки у низшего класса (костюмы Натальи Войновой) – все это довершает картину, нимало не сочетающуюся с привычным пониманием слова «народный» в названии жанра.
Но, как я уже говорил, Брехт, конечно, не был бы Брехтом, если бы написал просто «народную комедию». Однако режиссеру спектакля оказалось не столь важным противопоставление двух классов, о котором так упорно повторял великий немецкий драматург. Слуга Матти в исполнении Анатолия Лобоцкого – человек, безусловно, знающий себе цену, отчасти презирающий своего хозяина, чаще ищущий личную выгоду и личное удовольствие (это, впрочем, касается в первую очередь его отношений с женщинами), но почти всегда спокойный и равнодушный ко всему происходящему в поместье Пунтилы. Говорить о его «духовном превосходстве» над хозяином никак нельзя. Есть, правда еще один персонаж, который должен был, по мнению драматурга, ярче других подчеркнуть тему социальную и поднять другую – политическую. Это работник, нанятый Пунтилой с говорящим именем-кличкой Красный Сурккала (Игорь Евтушенко). Но в продолжительном и ровном действии его значительность заметно теряется, несмотря на работу актера. Более того, сам факт упоминания о нем и о его коммунистических взглядах во второй половине спектакля явно становятся одной из причин, по которой отдельные зрители на премьере покидали зал. Видимо оказались не готовы к тому, что в спектакле «оказывается» существует и эта тема.
Несмотря на шумную рекламу премьеры Миндаугаса Карбаускиса и даже политический ее оттенок (слух о запрете рекламы спектакля, якобы по причине отдаленного родства имен «Пунтила» и «Путин» оказался не более чем слухом), спектакль практически не затронул ни социальные, ни политические темы, так остро обсуждаемые сейчас в обществе. И «народным» тоже не стал по причине особой внешней эстетики.

Мотив второй. Лично-художественный. Следуя за режиссером, следя за ним на протяжении хотя бы нескольких лет, вольно или невольно выстраиваешь в голове собирательный образ, отдельные черты характера, которые пытаешься объединить в одно цельное представление о художнике-творце. Вслед за лучшими театральными критиками, обладающими (или, увы, обладавшими) даром соединять прошлое, настоящее и будущее в единую и неразрывную нить, стараешься превратить опыт увиденных спектаклей в – пускай и едва заметное – но предсказание. Еще восемь лет назад Наталья Казьмина, к великому сожалению, оставившая нас год назад писала о Миндаугасе Карбаускисе как об одном из перспективнейших молодых режиссеров. Прошло время, и, думаю, что даже Наталья Юрьевна не смогла бы предсказать его судьбу, приход в Театр им. Вл.Маяковского. А ведь до этого были и другие спектакли – в Табакерке, МХТ, РАМТе, на сцене Мастерской П.Фоменко. Чрезвычайно трудно объединить их в одно целое, можно попытаться понять отдельные черты их создателя. Скажем, «Рассказ о счастливой Москве» по Андрею Платонову в Табакерке – камерная на первый взгляд история о простой девушке, рассказанная в невзрачном гардеробе, выросла до огромных масштабов. В первую очередь благодаря исполнительнице главной роли – Ирине Пеговой, чей темперамент и мастерская простройка всех деталей постановки режиссером до сих пор заставляют вспоминать о том, до каких масштабов вырос спектакль. Память стойко хранит ощущение того, что тот гардероб не ограничивал пространство спектакля, словно это был лишь первый этаж сталинской высотки, чей шпиль терялся в легкой дымке облаков над прекрасной Москвой. Перед «Будденброками» по Томасу Манну в РАМТе стояла иная задача – продемонстрировать масштаб не пространства, но времени, тех лет, на протяжении которых медленно и неуклонно гибнет славный род. Отстраненность, а оттого холодность режиссера-философа казались излишними по отношению к героям, как и в другой постановке в том же театре – «Ничья длится мгновение» Ицхокаса Мераса. Эти и другие спектакли продемонстрировали, отчасти холодность режиссера, отчасти его эстетику – более рациональную, нежели чувственную, но всегда бесконечно внимательную к мелочам. Тогда это назвали «полутонами» Миндаугаса Карбаускиса.
После прихода в Театр им. Вл. Маяковского ему пришлось решать совершенно иные задачи. Репертуарная политика любого театра предполагает отдаление целей, расчет каждого следующего шага, особенно первых. И первый спектакль Карбаускиса на посту художественного руководителя театра – «Таланты и поклонники» Александра Островского, несмотря на очень разные отзывы критиков, показал, что режиссер не утратил своего почерка и остался верен себе.
Между тем, атмосфера, сложившаяся вокруг второй его премьеры – «Пунтилы…» во многом состоит из спектаклей молодых режиссеров, за последний год наполнивших театр. Это действо на 90-летие театра, спектакли «Любовь людей» и «Девятьподесять» Никиты Кобелева, «Записки сумасшедшего» Туфана Имамутдинова, отчасти и «Дядюшкин сон» Екатерины Гранитовой. Все это призвано «сдуть пыль» с академичного старика-театра.

Что же такое «Пунтила…» в этом ключе и куда пропал прежний масштаб, построенный на полутонах? Честный режиссер, внимательный к мелочам оказался удивительно невнимательным к важнейшей части спектакля – к его ритму. Он оказался постоянным и практически неизменным, что в совокупности с продолжительностью спектакля сыграло злую шутку. Иные скажут, что подобный ритм – характерная черта «народности», хуторской жизни, не понаслышке знакомой режиссеру. Однако он, словно, и не ставил целью подчеркнуть это и – главное – не пытался извлечь из монотонного течения действия юмор. Как говорил сам режиссер, им и актерами были пересмотрены различные переводы пьесы Брехта и отобраны самые яркие отрывки из них, что называется «репризные». Однако он не мог не понимать, что спектакль по этой пьесе невозможно сделать настоящей комедией, опираясь только лишь на текст. Второй спектакль главного режиссера в театре может быть комедией, он может стать во главе «сдувающих пыль» и привлечь зрителя, но «Пунтила…» не производит впечатление такой постановки. И не менее удивительным кажется он с точки зрения продолжения линии других спектаклей режиссера.

Улики и смягчающие обстоятельства. Все начинается с падения пьяного судьи (Дмитрий Прокофьев) под стол. На протяжении всей первой сцены он будет лежать на полу, не подавая никаких признаков жизни и вызывая в зрительном зале искреннее чувство сочувствия и сопереживания. Удивительным образом это чувство будет переносится и дальше на других актеров, словно бы скованных вязким течением сюжета и огромным количеством произносимого текста. Но тут же, в самом начале спектакля, под веселую и знакомую музыку на сцене, по-чаплински в котелке, появится главный виновник торжества – господин Пунтила в исполнении Михаила Филиппова. Эти чаплинские нотки, постепенно растворяясь по ходу действия, не отпустят еще долго. Именно они дали надежду на тонкое ироническое отношение режиссера к пьесе, но, увы, не оправдались.
Михаил Иванович Филиппов и его работа – это и есть главное смягчающее обстоятельство спектакля. Если взгляды Брехта и режиссера в большей степени были направлены на «двойственность» героя, то силы и талант замечательного актера ушли на соединение этих противоположностей в единое целое сложнейшего характера. Раздвоение само по себе хорошо знакомо Михаилу Филиппову, совсем недавно блистательно сыгравшему двух братьев – Романа Львовича Штерна и Якова Абрамовича Неймана в спектакле Театра «Эрмитаж» «Меня убить хотели эти суки» по роману Юрия Домбровского «Факультет ненужных вещей», в постановке Михаила Левитина. Мгновенная смена характеров в том спектакле – значительно более сложная задача, чем простое переключения с трезвого злодея на пьяного добряка. И в спектакле Карбаускиса Пунтила оказывался никак не двумя персонажами, а одним человеком, у которого в его огромном сердце есть место далеко не только для девяноста коров (фотографию одной из них он хранит в бумажнике) и капризной дочери Евы (Зоя Кайдановская).

Предав завет Брехта, который писал, что «исполнитель роли Пунтилы должен в сценах опьянения остерегаться того, чтобы публика была настолько захвачена его жизненной силой и обаянием, чтобы потерять критическое отношение к нему», Михаил Филиппов вместе с режиссером сделали Пунтилу таким, что хочется вглядываться в него, сопереживать и отчасти даже поддерживать его сумасбродство в трезвом состоянии. Отсюда и родились слухи о том, что Курбаускис поставил спектакль о русском менталитете, в котором, как известно, без спиртного не обойтись. И именно благодаря Михаилу Ивановичу финальный монолог Хозяина, взирающего на свой народ с высоты пирамиды из стульев – горы Хательма – это не речь тирана и мракобеса, а яркая и глубокая исповедь по-настоящему чувствующего человека.
Вторым смягчающим обстоятельством стали женские актерские работы, и в первую очередь замечательный квартет Эммы-самогонщицы (Оксана Киселева), Фармацевтки (Ольга Ергина), Коровницы (Мария Фортунатова) и Телефонистки (Юлия Самойленко). Трогательная и комичная сцена сватовства Пунтилы к каждой из них и контрапунктная сцена изгнания их из поместья Пунтилы, когда они, сидя на крае сцены переодевают единственные праздничные туфли на дорожную обувь – могут рассказать об этих девушках и самом Пунтиле значительно больше, чем даже сотни брехтовских слов в лучших переводах.
И, наконец. Господа присяжные, со временем начинаешь понимать, что идеальное преступление – это его полное отсутствие. Мы обязательно еще встретимся с подсудимым и руководимым им театром, тем более что в планах режиссера две постановки: «Кант» Мариуса Ивашкявичюса и «Декалог» Кшиштофа Кеслевского – обе в пространстве Сергея Бархина.
Вердикт: оправдать за недостаточностью доказательств и отсутствием состава преступления.

http://www.melpomene.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=863:2013-12-01-dmitry-khovansky-the-perfect-crime&catid=88:theatre&Itemid=329 

×
дорогой зритель!
Мы будем очень рады, если вы подпишетесь на наши новости. Обещаем радовать только интересными поводами и не утомлять назойливыми рассылками!
В качестве комплимента дарим промокод на скидку в 10% на первую покупку билетов на нашем сайте!
Ваше имя*:Ваш e-mail*: