История на блюдечках

«Девятьподесять» С. Денисовой.
Московский академический театр им. Вл. Маяковского (Москва).
Режиссер Никита Кобелев, сценография Тимофея Рябушинского.

В недрах каждого старого театра наберется много всякого забавного компромата на корифеев — сплетен, былей и небылиц. Обычно театральные люди в лицах все это рассказывают в курилках или за накрытым столом в своем кругу, изредка — приторговывают байками в телевизионных капустниках и на чужих юбилеях. Свои справляют торжественно и чинно.

Театр Маяковского сделал эдакий храбрый, но одноразовый жест, сочинив из внутритеатральных росказней «документальную драму в гардеробе об истории театра» про свои в октябре стукнувшие 90 лет. Драма эта получила название «Девятьподесять» и стала частью длившейся в театре целый день с утра до вечера разнообразнейшей программы Юбилея-Off наряду с открытой репетицией Карбаускиса, свободным перемещениям гостей по всему театру и роскошными аттракционами вроде катания желающих на поворотном сценическом круге. Юбилей отгремел, театр вместе с поворотным кругом вернулся к работе. И тут выяснилось, что маленький спектакль не позволяет спихнуть себя в театральную Лету, откуда вынырнула большая часть его феерических персонажей. И месяц спустя после юбилейных торжеств слегка отрепетированный «Девятьподесять» торжественно вошел в репертуар Малой сцены.

Оно смешно, конечно, потому что сцены там нету никакой. Спектакль играют в изогнутом полукругом подвальном коридоре главного гардероба, куда из гардеробчика Малой сцены (а, вот значит, отсюда и место приписки!) вверх-вниз по ступенькам, на торцах которых выведены названия всех спектаклей театра с датами их выпуска, ведет за собой народ артист Роман Фомин. Он лукаво изображает бывалого экскурсовода в повествовании об истории театрального здания и всего, что было там до 1922 года, когда театр этот нарекли гордым именем Революции и отдали в руки Мейерхольду. Замечательно интересная экскурсия завершается возле двух рядов красных банкеток, выставленных возле мраморной стены коридора, и там экскурсанты, превратившись в зрителей, усаживаются лицом к перекрытой белым щитом одной из гардеробных ниш, где до того не раз сдавали и получали обратно свои шубы и пальто.

Спектакль начался пресс-конференцией с участием молчаливого Луначарского, юного Мейерхольда и умудренного годами Алперса, что, как известно, совершенно перпендикулярно историческим фактам. Артисты в обычной одежде сидели за столом с микрофонами и попивали воду из пластиковых бутылок. Играли неряшливо, капустнически, как-то вампучно даже, причем больше смахивали на могучую кучку нынешних гоголевских реформаторов, нежели на тех, чьи имена значились перед ними на трех табличках. В публике расхихикались, расслабились, потому что первая сцена пообещала впереди что-то незамысловато-пародийное и развеселое.

И правда, в мраморном, продуваемом сверху коридоре словно взвихрился и понесся через года поток каких-то совсем непочтительных и даже фамильярных по отношению к истории театральных скетчей. Незаметные рабочие сцены стремительно вывозили заранее застывших в готовых позах артистов на маленьких или побольше фурках. Бабанову с Орловым, которых Алексей Дмитриевич Попов радостно уговаривал сыграть в погодинской «Поэме о топоре» (артист Орлов вопрошал: «А кто из нас будет топором?», Бабанова рыдала, узнав о предназначенной ей роли работницы Анки и поездке на завод в Златоуст) — так и вовсе выкатили на целом диване.

Легким приветом от мейерхольдовского «Ревизора», про который Шкловский написал свое хрестоматийное: «Актеров подавали порциями на маленьких площадках-блюдечках», было осенено режиссерское решение Никиты Кобелева. И оказалось оно удивительно емким. Действующие лица стремительно возникали перед зрителями из левого рукава коридора словно из небытия, задерживались в своем эпизоде на его овальном изгибе, а исчезали уже в правом рукаве коридора. Там, в гулкой пустоте слабели и затихали снова их тонущие в прошлом голоса. Чем ближе к нашему времени, тем больший драматизм обнаруживала эта сценическая модель театральной истории.

Нет, по-прежнему зрители хохотали, когда долго руководивший театром Николай Охлопков, грандиозный артист, но режиссер, обладавший на редкость дурным постановочным вкусом, представал тонким ценителем красоты своих актрис: ставил их на весы и придумывал спектакль на воде, где они должны были явиться в купальниках. А следом шла дуэтная сцена, когда приближавшаяся уже к пятидесятилетию Бабанова отказалась играть Любку Шевцову в патетической охлопковской «Молодой гвардии», но не простила молодой актрисе Татьяне Карповой доставшейся той за эту роль Сталинской премии. Сквозь дурацкую амбицию великой мейерхольдовской актрисы пробилось вдруг отчаяние от невостребованности и ощущение своего тотального театрального одиночества. И снова пошла забавная сцена придуманной Охлопковым битвы двух Гамлетов, русского и английского — Пола Скофилда и Евгения Самойлова. Здесь, кажется впервые в спектакле на белом щите, перекрывшим гардеробный проем, появились хроникальные кадры с подлинными лицами его героев. И фантомные эти образы, беззвучно шевелящие губами, и дальше реяли за плечами актеров, говорящих о них или воспроизводящих их собственные рассказы. Тут-то капустнический дух поослаб, и моментами артисты заиграли всерьез, глубоко и пронзительно.

Надо сказать, что в спектакле работает отличная актерская команда: Нина Щеголева, Анастасия Цветанович, Мария Бурляева, Константин Константинов, Всеволод Макаров, Юрий Коренев, Роман Фомин, Владимир Гуськов. Все то и дело меняются ролями — три Мейерхольда, три Бабановой, далее по списку, — и в этом калейдоскопе тоже есть изящное театральное лукавство. Но два самых сильных эпизода по всем классическим канонам драматургии сдвинуты ближе к финалу. Алексей Дякин блистателен в монологе «Как он кричал!» — он словно превращается в 27 лет проработавшего бок о бок с Гончаровым режиссера Юрия Иоффе в рассказе о дуростях и величии мэтра, где бушуют неотделимые друг от друга любовь-ненависть-восторг-насмешки-природнённость. Монолог одной из старейших актрис театра Галины Анисимовой «Все умерли, одна я осталась» Юлия Силаева играет виртуозно-сдержанно, в дробном рисунке прихотливо меняющихся настроений героини, скорее принадлежащей прошлому, нежели настоящему.

После спектакля я бросилась обнимать драматурга Сашу Денисову, вложившую так много смыслов и души в этот умный, теплый спектакль о неотвратимой власти театра над пойманными в его сети людьми, длящейся «девятьподесять», умноженные на века.