— Максим, «Снимается кино» — одна из ранних пьес Эдварда Радзинского, которую он написал в 1965 году. Оттепель — это время юности Ваших бабушек и дедушек. На Ваш взгляд, есть ли что-то общее между той уже далекой эпохой и днем сегодняшним?
— С точки зрения человеческих взаимоотношений и отношения к делу различий, мне кажется, не так много. Все то, о чем писал Радзинский, повторяется. Но пьеса очень длинная, и сам автор говорит — «если ставить ее без сокращений, спектакль шел бы часов восемь». Мы отказались от детального бытописания, которое только ограничило бы нас, не называли конкретные даты и постарались адаптировать пьесу к современной жизни. Я был абсолютно уверен, что этот спектакль вызовет интерес, прежде всего, у людей того поколения либо у тех, кто хорошо знаком с киноиндустрией. Любители кино очень живо реагировали, как я и предполагал, на вещи, связанные с процессом кинопроизводства. Но что для меня было удивительным – на премьеру пришла моя однокурсница, во время поклонов я увидел ее заплаканные глаза и понял, что эта тема находит отклик даже у нашего поколения.
— Конечно, когда слышишь монолог Людмилы Иваниловой про нестареющую душой актрису, сложно сдержать слезы. Максим, какими Вы представляете себе 60-е годы?
— Честно говоря, прежде всего я пытался глубже проникнуть в характер моего персонажа и слушал рассказы Юрия Владимировича Иоффе, читал о том времени, пересматривал фильмы. Художникам тогда было непросто. В середине 70-х случится Бульдозерная выставка нонконформистов. Всем хотелось выразить себя, хотелось свободы, которую всячески пресекали власти, тем более, что советское время само по себе консервативно. Поэтому мы с Юрием Владимировичем решили, что мой персонаж, художник Петя — это не сидящий на месте человек, он хочет развиваться в искусстве. У меня есть реплика, когда Нечаев и Аня приходят к нему в мастерскую: «Все, что вы сейчас видели там, это все дрянь, пройденный этап». Петя убежден, что способен на большее и вот-вот покинет пределы родины.
— Он потенциальный диссидент?
— Вполне возможно. Он жаждет славы за пределами нашей страны. Вообще, мои родители, бабушки и дедушки довольно консервативные, советские люди. Смешной случай из жизни — ко мне в Москву на этот Новый Год приехали папа, мама и младший брат, и бабушка, прежде чем отправлять их в дорогу, наказала обязательно сходить в мавзолей. Я не вижу в этом интереса и не был там. Но родители выполнили желание бабушки и позвонили ей чуть ли не из самого мавзолея сказать, что программа выполнена (смеется). До восемнадцати лет я жил с родителями и воспитывался в этой среде, конечно, у меня есть некое понимание и даже ностальгия по тем временам. Но взрослая часть моей жизни связана с Москвой, а здесь люди совершенно другие. И чем больше времени проходит, тем больше я понимаю, насколько отдаляюсь от родителей. В плане понимания мира, отношений между людьми. Во мне сейчас происходит перелом в сторону современности. Но я все равно чту семейные традиции.
— Смотрите ли Вы советское кино? Если да, то почему оно Вас увлекает?
— Мне близки советские фильмы. Поскольку появилось огромное количество сторонних средств общения, гаджетов, соцсетей, и люди часто этим злоупотребляют, то и сегодняшнее кино стало более механическим, модернизированным. В этом есть большой минус — погоня за американскими стандартами. Но мы не умеем снимать кино так, как они. Мы сильны искренностью, психологической игрой, а не спецэффектами, которые мы сами себе почему-то навязываем. В советских же фильмах мы видим простые истории про самых обычных людей, поэтому они меня цепляют. Один из моих любимых — «Полеты во сне и наяву» с великолепным Олегом Ивановичем Янковским.
— Вы провели детские и юношеские годы в Ангарске, в Сибири. Какая творческая среда там сложилась? Почему у Вас возникло желание продолжить обучение в Москве и стать артистом?
— Вы знаете, я не планировал стать артистом, не было такого, чтобы я долго готовил себя к подобному выбору. Еще в 10-м классе я хотел работать журналистом. Я тогда не слушал передачи Познера, который утверждает, что журналистики в России нет (смеется). У нас в Ангарске есть детский цирк, где занимаются многие ребята. Помню, мама сказала мне —«Максим, ты же такой артистичный парень, иди в цирк, реализуй свой творческий потенциал». Но для меня цирк был чем-то скучным. По примеру одной моей знакомой, она сейчас учится в ГИТИСе, а тогда занималась в театральной студии, я тоже пришел в студию, и там все закрутилось и завертелось с театром. У меня такое ощущение, что уже тогда за меня все решили, и у меня не было другого выбора. Замечательный педагог, руководитель Александр Иванович Кононов настраивал меня продолжить обучение на актерском факультете. Он живет театром и не распыляется на другие вещи. Он стремится вывести театр «Факел» на новый уровень, чтобы он мог конкурировать с профессиональными театрами. Многие артисты приходят туда в школьном возрасте и продолжают играть и в сорок, и в пятьдесят лет. Вы же театральный обозреватель, Вам будет интересно, что на Ольхоне, на Байкале, проходит летний фестиваль «Сибирская рампа», который как раз организует театр «Факел». Туда приезжают любительские театры со всей России и иногда даже из-за рубежа. Этот поселок в центре острова две недели живет спектаклями, становится Меккой, куда приходят местные жители и многочисленные гости. Суть в том, что за неимением площадок, артисты играют в лесу, во дворах, в коровниках, на берегу Байкала. Романтика!
Так вот, завет Александра Ивановича — ты должен отдаваться любимому делу без остатка. Я решил придерживаться этой философии жизни. Что касается бытовых вещей, в провинции жизнь течет очень медленно по сравнению с Москвой. И мне всегда казалось, что я бегу быстрее остальных, хотелось делать больше, а возможностей не было. Когда я переехал сюда, я очень хорошо себя почувствовал, темп жизни меня сразу же подхватил. Хотя иногда с радостью выбираюсь из Москвы и гуляю по соседним маленьким городам.
— Возвращаясь к спектаклю «Снимается кино», что за человек Ваш Петя?
— Я нахожусь с ним немного в контрах. Он хочет уехать в Америку, но реальных средств и возможностей у него нет. Я не очень это понимаю. Кроме того, он падок на женщин, для него это спортивный интерес. Он даже не влюбчивый, а коллекционер.
— В пьесе он, наоборот, одиночка, не очень-то успешный у женщин.
— Да, но что касается непосредственно Ани, там есть чувство, это не обычная его коллекционная история. Мы решили, что к нему часто ходят молоденькие студентки – как же, художник напишет твой портрет!
— Вы очень удачно заменили друга Юрочку на бюст Юлика Цезаря.
— И свидетелей его похождений в мастерской нет (смеется). Аня-то думает, что там будут его друзья! Это такая его хитрость. Юрий Владимирович еще на первых репетициях сказал, что у нас в спектакле появится молчаливый Юлик вместо Юрочки, который говорит пословицами и выдуманными цитатами.
— Видите ли Вы в Пете черты нашего современника?
— Он мне не близок как человек, но я должен был с ним породниться. Стараюсь любить его несмотря ни на что (смеется). Сейчас все-таки мы не знаем таких проблем с самовыражением. Хотя официальной цензуры у нас нет, но контроль присутствует. В современной жизни Петя был бы другим.
— Как я вижу этого персонажа – он опасается действительности, прячется от нее в мастерской, где только и преображается.
— В шкафу, в Нарнии.
— Точно! Он рисует агитки, не говорит напрямую, только через посредника – это тоже форма бегства. При этом он сразу понимает проблему своего антипода и соперника, режиссера Нечаева: «Почему у Вас такие удобные муки? Вы страдаете в комфортабельных условиях». Сможет ли Петя найти свою нишу в жизни?
— Сложно сказать. Как раз начались перемены, потом будет Перестройка, открытие Железного занавеса. Вполне возможно, что его принцип — «мне запрещают, а я буду делать вопреки» рухнет, когда исчезнут какие-либо препятствия. И жить и творить станет незачем. У меня есть ощущение, что не настолько он смел, чтобы реализовать задуманное.
— Режиссер Нечаев пытается разобраться в себе, он встал на путь обнуления координат, чтобы вновь, по его словам, начать карабкаться на гору. Так фильм все же состоится?
— В том-то и дело, что как такового обнуления координат у него не произошло. Все осталось на своих местах. В плане человеческих отношений с чего пьеса началась, тем и закончилась. Да, у него закрыли картину, но как были напряженные отношения с женой, так и остались, как не было Анечки, так уже и нет.
— Но Анечка бы его вряд ли спасла. Все повторится как с женой.
— Это спорный вопрос. Могло и получиться. Так и в случае с Петей. Поднимется Железный занавес, и Петя стал бы еще больше работать. Здесь несколько вариантов развития событий. Нечаев приобрел опыт столкновения с властью, цензурой, встретился с искренней девушкой, его багаж стал немного больше, а потом все пошло своим чередом.
— И он задает себе вопрос — это ли его призвание? Зачем он снимает фильм? Свойственны ли такие сомнения Пете?
— Возраст накладывает отпечаток. Мне кажется, что в двадцать или тридцать лет все-таки не так серьезно об этом задумываешься. Вы знаете, я когда-то очень хотел стать врачом (смеется). До сих пор интересуюсь медициной. И у меня в моем возрасте возникают вопросы о призвании. Но они мелькнули как вспышка, и я пошел работать дальше. А в сорок лет уже кое-что позади, и ты тащишь этот тяжелый груз жизненного опыта, мысли о прошлом постоянно циркулируют в голове. Этого я очень боюсь! (смеется)
— Это одна из первых ролей в Вашем послужном списке, которую Вы репетировали от и до. У Вас было много вводов, Вам приходилось играть чужой рисунок. С какими сложностями Вы столкнулись в процессе работы?
— У нас собралась замечательная компания. Проблем в общении с артистами не было никаких. Я за это им очень благодарен. Меня как самого молодого артиста театра прекрасно приняли и помогли мне. Иногда, правда, я сопротивлялся некоторым предложениям Юрия Владимировича. Но это штатные сложности. «Снимается кино» — сложный в постановке спектакль. Задействовано много артистов, большая декорация, мизансцены перетекают одна в другую. Юрий Владимирович совершил настоящий подвиг.
— Вы до сих пор учитесь у партнеров?
— Конечно! И иногда во время спектакля я даже ловлю себя на мысли, что засматриваюсь на то, как играют партнеры, забывая о своем существовании. В массовых сценах, например, когда идет съемка, и я стою у телефонной будки. Мне все время интересно, что происходит у них! Теперь я не могу смотреть другие спектакли и фильмы как простой зритель. Сажусь и думаю — здесь я бы сделал по-другому. Мне хотелось бы научиться переключаться с артиста на зрителя и наоборот.
— Как Вам удается оставлять своего персонажа в театре и приходить домой Максимом Разумцом?
— Сейчас, когда мы уже выпустили премьеру, станет полегче. Но во время репетиционного процесса, особенно ближе к выпуску было непросто. Хотя мы репетировали по пять, шесть часов в день, ты выходишь и продолжаешь обдумывать сцены. Моюсь в душе после премьеры — и вдруг вспомнил, что Нечаев в последней мизансцене выпивает. Я уточнил у Леши, сколько раз Нечаев пьет в спектакле — раза три. Сцена с министерским чиновником, потом ему наливают шампанское после просмотра эпизодов фильма… Тогда почему жена говорит, что он вообще не пьет? Леша в ответ — «так он не пьет, а делает вид!» Во всех сценах он притворяется, что пьет. Это интересно! Кстати, Вы точно заметили, что Петя уверен в себе в пределах своей мастерской. На съемке он ведет себя как тень, неприметно, несмотря на яркий наряд. Но это тоже способ обратить на себя внимание. Он мало разговаривает с партнерами, у них получается какое-то полуобщение.
— Вы окончили ГИТИС, мастерскую А.В. Бородина, в 2017 году. И вот Вы попадаете в штат прославленного Театра им. Маяковского. Я предполагаю, что Вы тогда думали — я уже все знаю и умею. Что нового Вы открыли в профессии за эти два года?
— Правда (смеется)! Я думал, что уже готов. Но старался быть скромным, общаясь с однокурсниками. Они говорили — «Маяковка — это так круто!» С чем я столкнулся, сейчас я уже к этому привык, а тогда был расстроен — это синдром конвейера. Мои коллеги утверждают, что так везде, с этим фактом просто надо свыкнуться. Раньше мне казалось, что все отделы вертятся вокруг спектаклей. В ГИТИСе же мы все делали сами, не было никаких костюмеров. Но и в театре есть люди помимо артистов и режиссеров, которые всей душой вовлечены в процесс. Нужно сказать, что меня все приняли прекрасно, стали поддерживать особенно в тех спектаклях, в которые я вводился. Я стараюсь перенимать опыт коллег. Не только в актерской профессии, но и в жизни. Иногда становится из-за чего-то грустно, приходишь в театр и видишь артиста, который встречает тебя улыбкой, он бодр, хотя старше тебя вдвое, и думаешь, что и тебе стоит быть повеселее. Все еще впереди.
— Если вспомнить поколение шестидесятников, то это было исповедальное время, люди часто говорили монологами, был запрос на искренность. Сейчас мы видим кризис коммуникации, все ходят с гаджетами и редко видятся...
— Люди стали более закрытыми. Есть дичайший дефицит живого общения. Я очень остро на это реагирую. Люди перестали встречаться, даже звонить друг другу. Что будет дальше? Когда ты общаешься с человеком в виртуальном мире, ты воображаешь, конструируешь его образ — видишь фотографию и придумываешь, какая у человека может быть улыбка, характер и т.д. Получается, что мы живем в выдуманном мире. Допустим, вы встретились наконец-то с этим человеком, и чаще всего это заканчивается разочарованием. Разница огромная. И чем дольше ты общаешься виртуально, тем она явственнее. Поэтому я тоже за живое общение! Социальные сети должны быть использованы по назначению. Я не могу часто звонить маме, например, еду в метро и пишу ей. Это так должно работать. А не то, что мы с Вами сидим в одной комнате и отправляем друг другу сообщения (смеется).
— Какие качества нужны для того, чтобы состояться сегодняшнему артисту?
— А Вы видите различия между артистом сегодняшним и не сегодняшним?
— Например, нельзя было «зафрендить» на Фейсбуке Стриженова, Смоктуновского, Борисова. Между артистом и зрителем была пропасть. Люди собирали фотокарточки с портретами своих кумиров. Современному артисту очень легко увлечься соцсетями и потеряться в них.
— Многие артисты и уходят с головой в соцсети. Но при этом, я не считаю, что отсутствие пропасти между молодым артистом и публикой — это плохо. Нужно просто идти в ногу со временем и стараться быть открытым зрителю. Это взаимный процесс — мы чему-то учимся у них, а они — у нас. Артист всегда должен быть профессионалом. И так во всех сферах. Если ты что-то не умеешь, значит — недоучил, иди, учись. Иногда и мне хочется учиться дальше.
— Все вместе. Я всегда иду в театр с удовольствием. Откровенно говоря, актерская профессия — это весело. Мне позволено проживать чужие судьбы. Театр занимает значительную часть моей жизни. И я очень трепетно к нему отношусь, при этом легко и весело. Но сложности есть у всех. Юрий Владимирович говорил нам — «Когда артисты еще не придумали, не обсудили с тобой роли и выходят читать текст в первый раз, они как будто стоят перед тобой голые». Я боюсь этой встречи с неизвестным, но постепенно отпускаю себя, и все налаживается.
— На Вашей кофте написано: «There are so many beautiful reasons to be happy» («Так много замечательных причин, чтобы быть счастливым»). Что кроме театра Вас вдохновляет и делает счастливым человеком?
— Много что! (смеется) Я стараюсь интересоваться разными вещами, я люблю читать политические, медицинские, спортивные статьи, играть в компьютерные игры. Меня увлекает сама жизнь. Я получаю удовольствие от процесса. Вот уже полгода я занимаюсь музыкой, играю на барабанах. Это прекрасно снимает стресс. Мне всегда все нравится. Однокурсники удивляются. Прихожу к ним на спектакль, они видят в нем какие-то недостатки, а я обращаю внимание на положительные стороны. Я улыбаюсь, радуюсь, что друзья работают на профессиональной сцене, хотя еще пару лет назад мы играли в каких-то углах. Единственно, мне пока сложно смотреть слишком долгие спектакли, которые идут по пять часов с двумя антрактами. Они могут быть очень талантливыми, но во мне просыпается маленький дьяволенок, который протестует. В коротких спектаклях все развивается динамично, ловко. Быстрее и выше. Надо думать о зрителях, чтобы им было удобно и комфортно в театре.
— В каком направлении Вы хотите развиваться? Многие молодые артисты начинают помимо основной профессии писать пьесы, пробовать себя в режиссуре.
— Я точно знаю, что в ближайшее время я не хочу ставить спектакли. Столько всего должен уметь режиссер, чего я не умею делать и чему меня не учили на актерском факультете. Я вижу, какую титаническую работу проводят режиссеры даже перед тем как начать репетировать. Мы пришли на первую читку «Донжуана», и уже все было готово – костюмы, декорации. Но такое качество как авторитарность в современном режиссере необязательно. Некоторые ошибочно думают, что достаточно накричать на артиста, чтобы он стал тебя слушать. Но из-под палки работаешь спустя рукава. А если я заряжен и увлечен, то все будет хорошо. Когда я вижу огонь в глазах режиссера, он появляется и у меня. Пока я не удостоверюсь, что во мне есть качества, необходимые для работы с артистами, я не замахнусь на такую роль. Это огромная ответственность, ты в ответе за тех, кого приручил (смеется).
— Когда Вы приезжаете в Ангарск, у Вас нет ощущения, что Вы вдруг становитесь немного как Чацкий – со своим уставом в чужой монастырь?
— За то время, что я живу в Москве, я полюбил маленькие города. Мне здесь комфортно, но иногда я устаю и могу махнуть куда-нибудь, например, во Владимир, Ярославль или Казань на пару дней, города с другим укладом жизни. В Ангарске первые несколько дней я наслаждаюсь тишиной, а потом начинаю возмущаться, почему кассиры в супермаркетах очень медленно перекладывают товары. Меня охватывает мандраж, что я куда-то опаздываю. Я очень люблю этот город, он мне многое дал, и главные люди моей жизни живут там, но придется признаться, что я уже оторвался от корней и стал немного Чацким (смеется).
— Вы пошли вперед.
— А вот это вопрос, пошел ли вперед? В юности я думал, что переезд в Москву и работа в театре, съемки в кино — это предел мечтаний. Если у тебя есть амбиции, надо к этому стремиться. Но есть люди, которые добиваются результата и в провинциальных театрах. Это огромный труд, и они мастера своего дела. Они также становятся заслуженными и народными артистами, добиваются большого успеха. Просто у каждого он свой. Я не жалею, что уехал. Почти шесть лет я живу вдали от родителей, я очень резко выпорхнул из гнезда и научился жить без их прямой опеки. И горжусь тем, что в двадцать три года я могу сам себя обеспечивать. Мне нравится этап взросления, я чувствую, что теперь целиком несу за себя ответственность.
— Артист театра и кино — разные профессии?
— Мне кажется, да. Ты можешь успешно играть в кино и потеряться в театре. Есть те, кто и там и там прекрасно существуют. Но иногда идешь в театр на какого-то медийного артиста, думаешь, сейчас что-то будет, а оно раз — и не случается. Пока, конечно, я больше театральный артист. Но при этом я стараюсь не отказываться от предложений в кино, вообще от любой работы. Так можно растерять навык. Константин Хабенский признался в интервью у Юрия Дудя: «сначала я не хотел браться за роль мента, но потом Пореченков сказал мне, что между работой и не работой нужно всегда выбирать первое». Поэтому я принимаю любые предложения. Даже плохой опыт — это тоже опыт. Еще, я надеюсь, что когда-то я буду настолько состоятелен, чтобы как Хабенский и другие артисты отдавать деньги на благотворительность. Это очень важное дело.
— Хотите перевезти родителей в Москву?
— Они категорически против. Они «неперевозные» (смеется). Их все устраивает, у них огород, внуки. И если бы они жили в Москве, к кому бы я ездил на Байкал? Все-таки приятно приезжать в гости.
Елена Омеличкина, «Smart Power Journal»