Марюс Ивашкявичус – литовский писатель, драматург, режиссер театра и кино. В театре им.Вл. Маяковского поставлены спектакли по его пьесам «Кант. Критика чистого разума» и «Русский роман». «Русским романом» открылись большие гастроли театра во Владивостоке.
Пьесу «Русский роман» про неделикатное проникновение литературных персонажей в семейную жизнь писателя Льва Толстого и его жены Софьи Андреевны Марюс Ивашкявичус писал на русском языке. За полтора года работы Софья Андреевна окончательно вытеснила своего мужа из драматургического пространства, фактически добившись того, чего ей так и не удалось в жизни.
— Желание женщины поглотить своего мужчину – это, на ваш взгляд, свойственно женщине, как биологическому виду, или просто Льву Николаевичу так повезло?
— Бывает и наоборот, что мужчина делает женщину домохозяйкой с целью исключить из социума и тем самым безраздельно властвовать. Это не дело пола, а дело индивидуальности. Люди иногда любят надеть себя на другого человека, делают того человека двойным и тем самым убивают. Ведь отношения – даже, когда есть любовь, это всегда немного соперничество, вызов: кто кого победит? Просто социум слишком долго развивался в условиях патриархата, и случаи, когда женщина пыталась поглотить мужчину – более редкие и соответственно производят на нас более сильное впечатление. Но я не могу сказать, что история Льва Николаевича и Софьи Андреевны – именно тот случай. Да, там шла борьба по отвоевыванию внутренней территории, но в ней никто не победил.
— В мировой литературе есть еще очень похожий пример святого, сделавшего своих близких несчастными, — это Джером Дейвид Сэлинджер. Как вы думаете, жизнь с гением – это всегда страдание?
— Скорее, да. И хотя в истории есть много примеров, когда гений живет в окружении любящей семьи и его помнят со знаком «плюс», но, как правило, для его близких — это все же непростая жизнь.
— Как рождались сцены в пьесе?
— Я брал какие-то фрагменты романа «Анна Каренина», важные для меня страницы из его проповеднических текстов, дневники, письма, и делал из них сцены, стараясь передать стиль Толстого, продолжая его, имея в виду, что хотя он этого не написал, но написал бы, если бы была возможность еще расширить эту историю.
— «Через движение к свету мы достигаем бессмертия» — финальная фраза пьесы, которую произносит сын писателя, Лев Львович Толстой, – как она родилась?
— Это моя формулировка идеи Льва Львовича Толстого, который жаждал вечной жизни. И тут такой парадокс: того бессмертия, которое писатель Толстой искал в духовном плане, его сын ищет в физическом. И если старший Толстой достиг бессмертия через стремление к истине, то сын, не смогший и близко подойти к нему в масштабе дарования, хотя имел огромную амбицию – находит такую утопию: если человек движется в направлении Востока, то он не стареет и в итоге приходит к бессмертию, и верит в нее до конца своей жизни. То есть он ищет того же, но не там – не в душе, а в теле. Эти искания – конечно, бред, но очень красивый бред, и трагедия потомка гения, который растет в тени отца, называется его именем, но не имеет его таланта.
— Характер Софьи Андреевны в пьесе был изначально задан или развивался по ходу рождения пьесы?
— Изначально характер был только намечен. Но изначально у нас и Лев Толстой существовал как персонаж. Меня в свое время поразила их история – это же Ромео и Джульетта 82-х и 67-ми лет соответственно. И такие шекспировские страсти между людьми весьма преклонного возраста – этот феномен у пар, так долго живущих вместе, нигде более в мировой практике не встречается. Но скоро Софья заняла все пространство пьесы, не дав Льву Николаевичу появится. У нас был даже большой актер намечен на эту роль, но его выход все отдалялся, отдалялся и в какой-то момент мы с Миндагаусом Карбаускисом (режиссером спектакля) поняли, что и не надо ему появляться. На показе во Владивостоке произошел очень смешной случай: когда на сцене появилась марионетка, изображающая собаку Толстых — Маркиза, одна из сидевших рядом со мной женщин сказала: «Это, что, и есть Лев?». Наверное, решила, что у нас такой постмодернистский театр, и мы решили именно так репрезентировать Льва Толстого – гения в шкуре пса. Хотя таких гениев, как Толстой, Пушкин, показывать трудно, потому что в голове каждого зрителя есть свой собственный образ Пушкина — неизменно с бакенбардами или Толстого – с бородой, хотя с бородой Толстой ходил не всю жизнь. И намекнуть в итоге на присутствие гения без присутствия гения – это самый продуктивный ход в современном театре.
— Как вы считаете, путь к свету, который обозначил Толстой, — это смысл любой человеческой жизни?
— Это только одна из версий. Немецкий философ Иммануил Кант смысл человеческой жизни искал в счастье, думал, что нашел, но не был до конца уверен, что это именно то. Но и смысл жизни ищут далеко не все: многие довольствуются достижением более прагматичных вещей, кто-то мучается и от этого пьет, кто-то делает эти поиски своей профессией.
— А вы для себя жизненные задачи как-то формулируете?
— Я очень рад, что нашел профессию, которая приносит мне большое удовольствие в жизни. Но те задачи, которые стоят передо мной, более социального и политического плана, нежели метафизического.
— Эта позиция не прочитывается через те смыслы, которые вы в пьесе транслировали. Мне показалось, там все отключено от сиюминутности и обращено в вечность?
— Там есть обращения к текущему моменту, может быть, не так очевидно артикулированные. Ведь сам разворот зрителя к Толстому – это уже призыв к обществу, которое мыслит, которому необходима свобода, которое не идет автоматически за властью. И Толстого я считаю первым авторитетом среди российский мыслителей и деятелей.
— А вот фраза Анны Карениной в вашей пьесе: «Вы все сюда пришли, потому что несчастны». Вы так действительно думаете?
— Нет, но про счастливых людей писать не интересно, потому что они, и я в этом смысле согласен с Толстым, понятны и похожи. Вся музыка, вся литература – это драма, конфликт. И когда Толстой писал про несчастные и счастливые семьи, он и предположить не мог, что его семья попадет в категорию «несчастных», потому что совсем скоро в ней начнется эта борьба без правил. И фактически этот роман стал пророческим для него. Предчувствия и предощущения у обычного человека возникают в подсознании, а у талантливого человека они проявляются в творчестве.
— У вас есть в пьесе еще блестящая метафора про зарождение любви: когда две души несутся друг к другу со страшной скоростью, миг столкновения – самый сладкий миг невыносимой близости, но инерция удара такова, что души неминуемо отталкиваются друг от друга. Это же ваша аналогия? Потому что у Толстого есть подобная только про воюющие армии.
— Это моя формулировка, но она также родилась из ткани романа «Анна Каренина». Мне хотелось придать самоубийству Анны какое-то метафизическое истолкование. Как будто она ищет в окружающем пространстве что-то такое, что остановит ту инерцию, которая была после удара и из-за которой они с Вронским, как две планеты, отдаляются друг от друга. И вот от этого божьего, космического она ищет что-то простое, человеческое, грубое, что может остановить их взаимное охлаждение. Она находит поезд. В общем, как и Толстой, который убегает из дома и, простудившись, умирает на железнодорожной станции. И заключительный этап истории их любви с Софьей Андреевной — очень близко повторяет придуманную им историю Анны Карениной и Вронского: когда достигнута последняя грань отношений, то с одной стороны, это очень горячо – в смысле накала эмоций, но очень холодно – в смысле невозможности их дальнейшего общего бытия вместе. И Толстому, как Анне, остается только бежать, потому что дальше только лед.
— Дневниковые записи Толстого накануне побега читать невозможно, потому что Софья Андреевна действительно создает для него тюремные условия существования, с тотальной слежкой, читкой его дневников, требованиями постоянного отчета в его мыслях и действиях. Но сцена в «Русском романе», когда она пытается проникнуть к нему умирающему, а его приспешники ее не пускают – трогает еще сильнее. Так и было запланировано?
— Я не знаю. Сцена абсолютно документальна: сохранилась даже запись на камеру, как она подходит к двери, стучит, ей открывают и говорят, что он не хочет ее видеть. Просто обычно мы смотрим на эту сцену глазами Толстого, а мне интересно посмотреть со всех позиций. И так как мы весь спектакль проживаем через восприятие Софьи Андреевны, то и в этой сцене мы можем почувствовать, как она рвется к своему мужу. Потому что при всей катастрофичности положения их семьи, любила она его искренне. Другое дело, что эта любовь стала болезнью. В пьесе есть фраза доктора: «Старость — уже надо выбирать: либо любить, либо жить». Потому что в определенном возрасте сильные эмоции смертельны.
— Сколько вы писали пьесу?
— Полтора года, с учетом очень большой предварительной работы. Представление об одном дне жизни в семействе Толстых можно было получить по пяти источникам, и каждый участник описывал событие по-разному, через собственную оптику – такое 5D. Но мне хотелось все это прочитать, во все углубиться.
— Желание понять и углубиться – откуда? Можно же было сделать все достаточно поверхностно и быстро?
— Мне было интересно. Я не всегда пишу на историческом материале, и самый большой интерес, что ты для себя можешь открыть ранее неизвестные вещи и, подробно изучив какой-то момент в истории, понять эпоху.
— А вещь, которую вы создаете, вопиет к совершенству?
— Определенный перфекционизм есть, но он в границах нормы, как у всех людей, которые делают свою работу не ради денег. Идешь к совершенству, насколько позволяют силы, и когда знаешь, что сделал все, на что был способен, — в этом кайф.
Юлия Чернявина, портал «PrimaMedia.today»
Фото: Антон Новгородов, пресс-служба театра Маяковского