В новом спектакле театра им. Вл. Маяковского «Таланты и поклонники» немало интересных актерских работ. Одна из несомненных удач — Домна Пантелевна в исполнении Светланы Немоляевой. О том, как создавалась роль, и о своих личных воспоминаниях, связанных с этой пьесой, актриса рассказала «Неделе».
— В «Талантах и поклонниках» вы впервые работали с Миндаугасом Карбаускисом. Какие впечатления от репетиций? Принимал ли режиссер ваши предложения?
— Я слушалась режиссера. Сразу поняла его задачу снять с меня какие-то штампы, давно наработанные приемы. Я могла бы сыграть ярко. Много видела языкастых, горластых, очень остроумных, самобытных женщин. Могла бы запросто таких скопировать. Но Миндаугас просил оставить все эти привычки.
— Пришлось преодолевать себя?
— Было непросто. Я человек опытный, 50 лет в театре, сначала засомневалась: «Миндаугас, я сижу на огромной сцене, почти без декораций, говорю тихо-тихо: «Туда рубль, сюда два». Зритель сразу не побежит домой?» Он ответил: «Нет, нет, разговаривайте так, как бы вы сами свой бюджет распределяли». Я его слушалась беспрекословно, следовала своей интуиции, и интуиция меня не подвела. Так что споров с режиссером у меня не было. Хотя иногда хотелось разыграться — «Раззудись, плечо! Размахнись, рука!» Когда моя Домна Пантелевна смотрится в зеркало, называя себя барыней, мне хочется спеть эту «Барыню» и сплясать, всё это в моих силах, я обожаю такое. Режиссер не разрешал.
— А по характеру Домны Пантелеевны что-то предлагали?
— Как ни шаблонно звучит, но у Островского есть всё — и характеры, и биографии. Карбаускис относился с огромным пиететом к тексту, о моей роли говорил: «Важно, что Домна Пантелевна действительно очень бедная, замученная нищетой, борьбой за жизнь, за копейку, чувствует камень на своих плечах, тяготы жизни». А для себя я поняла, что она мать, которая из кожи вон лезет, чтобы помочь дочке. Зациклена на деньгах, не потому что жадная, а потому что приходится всё считать. И даже глядя на цветы, подаренные на бенефис, прежде всего думает: «Сколько заплачено? Дали бы денег, было бы лучше. Ну зачем нам эти веники?» В принципе она цветы любит. Режиссер очень тонко придумал, что я швыряю букеты, пикетируясь с Нароковым, подтрунивая над его сентиментальностью и чувствительностью. Но потом нежно собираю цветы в ведра, расставляю по сцене. И когда она мне стала понятна по душе, не по рассудку, что очень важно, репетиции пошли легче. Я уже не думала о том, что бы придумать позанятнее. Вот сваху в «Женитьбе» я играю заковыристо. Миндаугас правильно говорил, что можно и так играть, только это другой жанр. У него иной режиссерский посыл, и спектакль, как мне кажется, вышел очень интересный, ни на что не похожий, со своим личным и точным взглядом на Островского. Не знаю, как сложится судьба постановки дальше, но, конечно, это победа Миндаугаса Карбаускиса. Первая его работа в нашем театре, с моей точки зрения, очень достойная.
— «Белый голубь» Негина вырвалась из бедности, но перелетела к воронам. Неужели невозможно улучшить благосостояние и в то же время сохранить себя? Без компромисса не обойтись?
— У каждого человека по-разному. Недаром Островского называют русским Шекспиром. «Таланты и поклонники» начинает Нароков с его светлыми, романтическими мечтами, с искренней любовью к актерам. Он продал имение, организовал труппу, платил за выступления большие деньги, но обанкротился. А победил в этой жизни Великатов, предложивший Негиной роскошный театр, роскошную жизнь и роскошное поместье с прудами, с лебедями. Но он себя ей предложил. И все же, если говорить о высокой мечте, то и чистым помыслам Нарокова тоже есть место в жизни. Достаточно вспомнить наших великих актрис, ту же Ермолову, и Савину, и Стрепетову, и Комиссаржевскую. Они принесли себя в жертву театру и не изменяли себе, следовали морали своего времени.
— У вас своя, давняя история с пьесой «Таланты и поклонники». Когда-то вы играли Негину в постановке Марии Кнебель. Что вы чаще всего вспоминаете из того спектакля?
— Своего Сашу. Он играл Мелузова. Я не сравниваю с Даней Спиваковским в нынешней постановке, потому что у него совсем другое решение. Спиваковский играет зарождение разночинства. А Александр Лазарев в тех давних «Талантах и поклонниках» был на сцене настоящим героем, влюбленным в Негину. И она в него была влюблена. В Сашу невозможно было не влюбиться, настолько он был хорош. Негина предавала не просто дружбу с ним, предавала настоящую любовь, выбирая между личной жизнью и театром. Как я играла, не помню, это был ввод. Мария Иосифовна Кнебель не хотела, чтобы я играла, и Гончаров не хотел. Тогда у меня уже была Бланш в спектакле «Трамвай «Желание», гениальная роль. Гончаров меня спрашивал: «Зачем вам «Таланты и поклонники?» А мне хотелось. И только когда все актрисы, игравшие Негину, ушли из спектакля, тогда я ее сыграла.
— Судя по вашему рассказу о желанной роли, существовать в театре непросто. Какие качества нужны, чтобы не только выжить, но и добиться успеха?
— Я очень упорная. Если мне чего-то хочется, меня не свернуть с пути. Не могу сказать, что для меня все цели хороши, Боже упаси! Но я работаю. Очень много значит, если человек любит работать и для него выход на сцену, как мы говорили в молодости, «именины сердца». Когда мы с Сашей пришли в театр, выходным днем был вторник. И мы на полном серьезе говорили про вторник: «Скорей бы ночь прошла и снова за работу». Очень скучали по сцене, нам некуда было девать себя. Работать мы всегда хотели. Думаю, в этом и есть залог успеха. Простая фраза, простая мысль. Но это так.
Мир как игра
«Таланты и поклонники» — первая постановка Миндаугаса Карбаускиса в качестве худрука театра им. Вл. Маяковского. Пьеса Островского о закулисной жизни провинциальной антрепризы наверняка выбрана им не случайно.
В красивом и мощном напоминании, что «весь мир — театр» и «наша жизнь — игра», видится еще и программный жест. С прошлым покончено — сцена обсуждения влиятельными поклонниками участи Негиной и ее контракта, не без издевки над недавними смутами в Маяковке, поставлена в виде собрания труппы.
Приоритеты ясны: естественность переживаний и многозначность метафор ценится высоко, а рисовка, поза и «работа на публику» безжалостно высмеиваются. Прием «театр в театре» усиливает двойственность, отстраняя актеров от их персонажей.
Виртуоз насмешки Игорь Костолевский (Дулебов) пародирует не только холеного, избалованного князя, но и заправского любителя покрасоваться на сцене. Фанатично преданный идее перевоспитания человечества студент Мелузов (Даниил Спиваковский) — уже не пародия, а живой фельетон. Но возможно ли сегодня иначе сыграть эту роль-декларацию?
Михаил Филиппов несколько утрирует уравновешенность богача Великатова, но еле заметные усмешки актера подвергают сомнениям железную выдержку его персонажа. А уставшей от бедности Домне Пантелеевне играющая ее Светлана Немоляева явно сочувствует, деликатно показывая противоречия характера. Такой и всплакнуть недолго, и острым словцом отбрить, и подольститься, и поскандалить.
Ирина Пегова (Негина) наслаждается сменой образов и костюмов, придуманных художницей Натальей Войновой. Нескладную девочку, бегавшую по сцене в коротком платьице и тесной кофточке, уже не узнать в роскошной даме, одетой в алое платье с кринолином. Теперь она — не робкая дебютантка, а успешная бенефициантка, вкусившая сладкую власть над сотнями поклонников.
Миндаугас Карбаускис поставил спектакль о закулисном быте, интригах, нервных срывах, о триумфах и падениях. О силе перевоплощений, о дурмане вдохновения и головокружениях от успеха. И о том, что искусство бывает немилосердным: кого-то возвысит, кого-то с грязью смешает, кого-то в раба превратит, как трагика Громилова в трогательном исполнении Расми Джабраилова.
По мановению фантазии художника Сергея Бархина декорации меняются мгновенно. Взлетает под колосники легкая фанерная выгородка, выкрашенная под ржавчину, и лачуга оборачивается хоромами. Театр с его иллюзорностью и мнимостями — главный герой этого спектакля.
Кучер предстает кухаркой Матреной (Максим Глебов, представляющий человека театра, практически не уходит со сцены), рояль, заваленный вещами, оказывается груженой телегой. Символ постоянной переменчивости — сценический круг, похожий то на ровную дорогу, то на скользкий каток.
Карбаускис использует его настойчиво, направляя движение то вперед, то обратно. Новый ход по кругу — и судьба отыгрывается сначала. Так, как бывает только в театре.
Елена Губайдуллина, Известия - Неделя, 15 февраля 2012