15 Ноября 2012
В Брехте нашли финскую глубинку
Худрук "Маяковки" Миндаугас Карбаускис выпустил редкую у нас пьесу Бертольда Брехта, начисто лишив ее политики. Как и зачем он это сделал, пыталась понять АЛЛА ШЕНДЕРОВА.
Для нынешней премьеры Миндаугас Карбаускис выбрал пьесу Брехта, до сих пор не ставившуюся на российской сцене — в СССР "Господин Пунтила и его слуга Матти" шел только в Прибалтике. Пьесу, получившую прозвище "самой небрехтовской", Брехт написал в 1940-м, будучи зрелым драматургом и взяв за основу рассказы финской писательницы Хеллы Вуолийоки. "Небрехтовской" пьесу считают потому, что в ней много финского колорита и мало прямых призывов к классовой борьбе — они как-то растворились в лукавой притче о богатом помещике Пунтиле, походившем на человека только в подпитии, а стрезва оказывавшимся редкой свиньей.
Комедию, напоминающую сборник деревенских анекдотов о похождениях Пунтилы и его шофера Матти, режиссер вписывает в белоснежное пространство, изумительно оформленное Сергеем Бархиным. На авансцене — толпа пустых бутылок, заменяющая Пунтиле толпу подданных. По бокам — ржавые стволы сосен. Белые ступени ведут не только в барскую гостиную, но оказываются ступенями социальной лестницы, по которой начинает было подниматься шофер Матти. По бокам — двери в господские покои. А в глубине, на дне этого белого колодца, словно увиденная с высоты, расположилась деревенька, господский дом и острые сосенки — тот самый лес, который Пунтила хочет пустить на приданое дочери.
Художник подробно и даже любовно воссоздает ощущения от снежных лесных просторов, а режиссер столь же детально разбирает отношения хозяина со слугой. Михаил Филиппов очень заразителен в роли самодура и бедокура Пунтилы, спьяну сватающего всех деревенских баб, вверяющего слуге бумажник и даже готового отдать за него свою дочку Еву, хотя у той уже есть женишок. Хорош и Матти: на отстраненный юмор и невозмутимую физиономию Анатолия Лобоцкого зал откликается частым хохотом. Внешне пара напоминает Дон Кихота и Санчо, только наоборот: смачный, приземистый, жадный Кихот и длинный, аскетичный Санчо.
Все перемены в отношениях этих двоих (Пунтила то грозит слуге тюрьмой, то уговаривает стать зятем, к чему тот, оказывается, вовсе не склонен) сыграны точно. Самые маленькие роли превращены в яркие скетчи, в которых нашлось место и заслуженным старикам "Маяковки", и среднему поколению, и молодежи: четыре невесты господина Пунтилы и бывшая невеста Матти смотрятся одна смешнее другой. Неплоха и Зоя Кайдановская — Ева, в которой тоже борются два начала: естественное влечение к Матти и наследственное отцовское самодурство. Словом, во всем, что касается частностей, Миндаугас Карбаускис выступает достойным учеником своего учителя — Петра Фоменко. Не хватает лишь того главного, ради чего затеяна эта обаятельная, но изрядно затянутая игра. Той важной (пусть даже ложной) режиссерской мысли, объясняющей, почему, например, режиссер ставит Брехта намеренно аполитично — ведь не только для того, чтоб позлить критиков, твердящих, что русский театр смешон в своем эскапизме.
У прежнего, раннего Карбаускиса все спектакли оказывались размышлением о том, что ждет человека за чертой жизни и как можно достойно встретить смерть. Теперь эти юношеские странности, эти (как говорил Андрей Белый о Чехове) "пролеты в вечность" сменило крепкое ремесло и благородное намерение обслуживать не собственные амбиции, а амбиции артистов Театра имени Маяковского. Что ему тоже вполне удается.
Алла Шендерова, "Коммерсантъ", 15.11.2012,
http://www.kommersant.ru/doc/2066753