– Вера, знакомясь с вашей творческой биографией, не могла не задаться вопросом: как Вы оказались на курсе Кирилла Серебренникова в Школе-студии МХАТ, а затем, отучившись год, поступили к Сергею Женовачу на режиссерский факультет ГИТИСа? Это ведь такие полярные мастера.
– На самом деле, у меня вообще не было планов поступать в театральный. Были задумки, касающиеся МГИМО, факультета международной журналистики. Но моя мама очень хотела, чтобы я попробовала свои силы именно в театральном ВУЗе и настояла: «Выучи басню, прозу и стихотворение, просто попробуй». Я попробовала: отправилась к Владимиру Андрееву на актерский факультет ГИТИСа и с треском провалилась с формулировкой: «девочка совершенно не для этой профессии». Я разозлилась и сказала, что завтра же иду поступать в Школу-студию МХАТ. Изначально курс в тот год набирали Кирилл Серебренников и Евгения Добровольская, и шла я именно к Добровольской. А кто такой Серебренников, если честно, понятия тогда не имела. Я вообще практически ничего не знала о театральной жизни и актерской профессии, хотя мне о ней очень много рассказывали. Но у меня есть не очень хорошая особенность: я не запоминаю ту информацию, которая меня не интересует. Перед первым туром, в томлении возле здания Школы-студии МХАТ, мама подвела меня к стене с фотографиями и показала: «Это Станиславский, это Немирович-Данченко». А я удивленно переспрашиваю: «Так, это Немирович, а где же Данченко?» Сами понимаете, что это был за уровень. Хотя у меня все это в подкорке уже должно было бы быть…
– Что же вас тогда интересовало?
– Ничего. В 15 лет мне была интересна только я сама и мои тусовки. Пустота. Но благодаря маме я втянулась во всю эту историю и на третьем туре поняла, что ничем другим заниматься уже не хочу. Я сломала стену, и меня взяли. А отучившись год, осознала, где нахожусь. Мне не нравился ни один спектакль Кирилла Семеновича, и все удивлялись: «Как? Тебе не нравятся спектакли твоего мастера? Что же ты тут тогда делаешь?» Я начала задаваться этим же вопросом и ушла из Школы-студии. Но со многими своими бывшими однокурсниками до сих пор поддерживаю теплые отношения. И если бы я не проучилась год во МХАТе, где познакомилась с невероятным педагогом Михаилом Андреевичем Лобановым – моим первым педагогом по мастерству, я бы точно не поступила к Сергею Васильевичу Женовачу.
– В его Мастерской вы почувствовали себя в своей тарелке?
– Там я обрела себя, если так можно сказать. Здесь меня учили быть хорошим человеком. Хотя, естественно, я по-прежнему обретаю себя и буду это делать до конца жизни.
– Как вы попали в Театр имени Маяковского?
– Миндаугас предложил мне начать работать в Маяковке, на что я ответила, что мне надо подумать. И, честное слово, совершенно не задумывалась о значимости момента. Мне казалось, что это само собой разумеющееся: мне предлагают, а я должна подумать.
– А в театре сразу все сложилось?
– Год после ГИТИСа был для меня очень сложным. Я ничего не воспринимала. Мне казалось, что лучше ГИТИСа ничего и быть не может. Потом вышел мой первый спектакль «Мама-кот», а затем сразу – «Кант».
– Сразу «Кант», сразу у режиссера Миндаугаса Карбаускиса и сразу такие партнеры в спектакле!
– Мне очень везет с партнерами и в кино, и в театре. Невероятный опыт, школа и поддержка. Это огромная честь для меня иметь в партнерах Светлану Владимировну Немоляеву, Евгению Павловну Симонову, Михаила Ивановича Филиппова, Игоря Матвеевича Костолевского и других прекрасных мастеров.
– Потом были «Отцы и сыновья» Леонида Хейфеца, «Последние» Никиты Кобелева, «На траве двора» Светланы Земляковой. Снова серьезные заметные роли.
– Да, это удача. Я в театре только третий год и уже успела поработать с такими разными, сильными и интересными режиссерами. Вообще, в актерской профессии очень многое зависит от везения. Конечно, и от трудоспособности, и от волевых усилий, но от везения тоже многое зависит.
– Вы сразу приняли для себя пьесу «Русский роман» Марюса Ивашкявичюса?
– Я плакала на первой читке. Мне очень хотелось быть причастной к созданию спектакля по этому материалу. То, что сочинил Ивашкявичюс, и то, как это реализовал Карбаускис, – для меня абсолютно. Ничего, кроме счастья и благодарности за участие в этом спектакле, у меня нет.
– Было ли какое-то глубокое погружение, как это принято называть, в материал во время работы над спектаклем?
– Что такое глубокое погружение? – Понимание людей, осознание мотивации их поступков? Тогда, да. Конечно, перечитывала «Анну Каренину» и о Льве Николаевиче Толстом много читала. Но, наверное, главное все-таки – именно тема: тема спектакля, тема человека и персонажа. Миндаугас как-то сказал на репетиции: «Я вам предлагаю свое режиссерское решение, а ваша благодарность мне – наполнить его содержанием изнутри». Залог настоящего театра именно в ансамбле, в диалоге: это почти джаз.
– Работать под началом Карбаускиса – это…?
– …счастье. Мне очень интересно работать с Миндаугасом. Он провоцирует меня на преодоление себя, на сопротивление. В детстве я училась в музыкальной школе, где у меня был прекрасный педагог по домре Татьяна Павловна Острецова. Я была ленивым ребенком, и ей очень часто приходилось доводить меня до состояния ярости. И когда я находилась в этом возбуждении, я преодолевала все; у меня были данные, но пользоваться ими я не хотела. С театром по-другому: теперь я хочу работать, но рычаги воздействия на меня остались прежними. Миндаугас как-то сказал мне одну важную вещь, над которой я до сих пор думаю: «Если на тебя кричат, значит, ты хочешь, чтобы на тебя кричали».
– Можно долго спорить о том, почему сложились такие трагические отношения внутри семьи Толстых в конце жизни писателя, кто же все-таки виноват. А вы на чьей стороне?
– Я однозначно на стороне Софьи. Потому что мне кажется, что мужчина способен затушить любой пожар сомнения в душе женщины. Ведь он же ей сам сказал в самом начале пути: «Если вы меня простите, то мы станем одно – одно целое». Значит, получите – распишитесь. Ты мужчина и будь ответственен за свои слова. Конечно, сейчас у женщины, которая любит, гораздо больше возможностей не потерять себя в безграничной любви. Во времена Толстого таких возможностей не было. До момента работы над спектаклем я не разделяла Толстого на человека и писателя. Моей любимой книгой до 17 лет была «Война и мир». Но именно в процессе работы над материалом спектакля «Русский роман» Толстой не только не стал мне ближе, а наоборот. Если бы меня спросили, с кем бы я хотела пообедать, я бы точно не выбрала Льва Николаевича.
Беседовала Светлана БЕРДИЧЕВСКАЯ, «Экран и сцена»