– Анатолий Анатольевич, нет ли у вас сожаления, что на свой юбилей будете играть на сцене?
– Артист работает в том числе и тогда, когда все отдыхают - это нормально, более того, привычно. К тому же день рождения с определенного возрастного этапа перестает быть праздником.
– Вряд ли у вас есть причины переживать по поводу возраста. Сейчас у вас творческий расцвет — новый художественный руководитель театра имени Маяковского Миндаугас Карбаускис приглашает вас практически в каждую свою постановку. Что касается вашего внешнего вида и физической формы, то вы более чем в порядке»?
– Причина в том, что уже 15, а то и все 20 лет я не отмечаю свои дни рождения так, как это было в детстве — с гостями, подарками, радостью и счастьем. Но это не означает, что от жизни я не жду приятных сюрпризов. Только мои ожидания не связаны с конкретными датами и праздниками, в частности, с днем рождения и Новым годом.
– Наверняка вы читаете труды философов и, возможно, живете согласно учению одного из них?
– Читаю я много, и круг моих читательских интересов довольно широкий. Только философию как науку, с ее светилами - Кантом, Гегелем, Ницше и другими по мере необходимости изучал во время учебы в двух институтах. Замечу, что учился я в те годы, когда еще главенствовал научный коммунизм. Думаю, что каждый неглупый человек в течение жизни выстраивает свою философию, которой и руководствуется. Если бы я серьезно изучал Канта и других философов, то сейчас был бы умнее, и, возможно, оптимистичнее. Предполагаю, что среди философов были и убежденные оптимисты.
– А себя вы к кому причисляете — к пессимистам или к оптимистам, романтикам или к циникам, людям здравомыслящим или к мечтателям?
– Многое зависит от того состояния, в котором я нахожусь в тот или иной момент. Например, сегодня я — умеренный пессимист, а завтра, когда произойдет или случится нечто хорошее, превращусь в умеренного оптимиста. Романтизм, безусловно, во мне тоже присутствует. Да и актерская профессия предполагает разнообразные темпераменты и состояния души. Пожалуй, и к оптимисту, и к пессимисту, и к скептику в отношении себя я бы добавил прилагательное — «умеренный».
– Часто ли вам приходилось доказывать, что актер — это мужская профессия, требующая мужественности, амбициозности, риска, выносливости, отваги?
– Выражаясь современным языком, актер — что-то вроде «унисекса». Категорически не согласен с тем, что актерская профессия — женская. Тогда почему во времена Шекспира женщин не допускали до сцены, и все роли играли мужчины? А почему в японском традиционном театре играют исключительно мужчины? Неужели актерство обвиняют в женской природе, потому что женщины более тонко, искренне чувствуют? Посмотрите на современных женщин — тех же бизнес-леди, которых никак не назовешь нежными и ранимыми? Я совершенно спокойно в профессии ощущаю себя мужчиной, и никаких комплексов в связи с родом занятия — не испытываю.
– На одном из сайтов, посвященных театру и кино, прочитала отзыв зрительницы, согласно которому вы похожи на Андрея Миронова? Сравнения с другими актерами не раздражают вас? Многие ваши коллеги этого очень не любят.
– Когда сравнивают с хорошими актерами, как с Андреем Мироновым, мне приятно. Андрей Александрович — потрясающий артист, универсальный, и что большая редкость – незаменимый. Если бы сказали, что «Лобоцкий похож на вон на того артиста, который так безобразно играет», то я бы расстроился.
– В юности у вас были кумиры? Может, восхищались Вячеславом Тихоновым в фильме «Семнадцать мгновений весны» или Жераром Филиппом, на которого тоже чем-то похожи?
– К слову «кумиры» у меня негативное отношение. Но артисты, мастерство которых для меня недосягаемо, безусловно, были и есть. Существует целая плеяда артистов, как российских, советских, так и зарубежных, приблизиться к мастерству которых было бы замечательно! Правда, голливудские фильмы я начал смотреть довольно поздно, когда появилось видео, а я уже был актером Академического театра имени Маяковского.
– А когда вы решили, что будете артистом?
– Все решил господин случай. В юности особого влечения ни к театру, ни к кино у меня не было. Хотя, конечно, фильмы Тарковского, на которые я ходил по несколько раз в Тамбове, завораживали меня. Правда, тогда я уже учился режиссуре. Вряд ли шестнадцатилетние мальчишки, особенно в советское время, точно знали, кем они хотят быть. Все мы были раздолбаями и о будущем почти не думали.
– Сейчас многие артисты преподают в театральных вузах, и в коммерческих, в частности. Нет ли у вас такого намерения?
– «Уметь» и «научить тому, что умеешь сам» – разные профессии и задачи. Мне сложно объяснить то, что, кажется, я умею делать. Точнее, объяснить то, что написано в учебнике, любой сможет, но это не педагогика! Хороший педагог тот, кто во все, что он делает, чему учит, привносит свою личность. Мне повезло с хорошими учителями.
– Имеете в виду Андрея Александровича Гончарова?
– Андрей Александрович помимо своего педагогического дара, который никто и никогда не подвергал сомнению, был гениальным организатором педагогического процесса. Гончаров собирал команду только из тех людей, которым доверял обучение своих студентов. Причем зачастую в эту команду Гончаров приглашал режиссеров, педагогов, актеров, которые были его антиподами. Так, у нас преподавал Марк Анатольевич Захаров, чья режиссура — диаметрально противоположна режиссуре Гончарова. Но Андрей Александрович понимал, что будущие режиссеры и будущие актеры обязаны знать не только систему Станиславского, и традиционный русский театр, который исповедовал — именно исповедовал как религию Гончаров, но и другие направления, системы, школы.
– Именно Гончаров брал вас на свой курс в ГИТИС?
– Последнее слово всегда было за Андреем Александровичем. Быть абитуриентом театрального вуза, поверьте, очень страшно. Еще раз пережить такое я бы не хотел! Правда, мое поступление было коротким — я прочитал цыганские стихи Лорки, и Андрей Александрович сказал: «Достаточно». Я думал, что провалился, но, к счастью, ошибся.
– Первую большую роль в кино вы сыграли будучи известным театральным актером. Эта была роль — французского журналиста Андрэ в фильме Владимира Меньшова «Зависть богов». Общение с журналистами, в частности, со своим отцом помогло вам в работе над этим персонажем?
– Профессиональную принадлежность человека показать в кино и на сцене довольно трудно (исключение — неординарные профессии, например, мясник или палач). Когда вы идете по улице, то вряд ли прохожие видят в вас журналиста, не так ли? Поскольку в фильме «Зависть богов» нет сцен, связанных с профессиональной деятельностью моего героя, то никаких мыслей о вашей братии у меня не было. Если честно, я даже не знаю — чем профессиональный журналист отличается от профессионального актера? Журналист должен быть таким же наблюдательным, внимательным, умеющим слушать, слышать и видеть, как и мастер сцены.
– Актеру необходимы аплодисменты, поклонники и чтобы его узнавали. Тогда как настоящий журналист без всего этого может легко обойтись. Разве это плохо, что актер, отдавая всего себя публике, хочет отдачи?
– Напряженная тишина в зрительном зале лично мне ближе и дороже, чем шквал аплодисментов. Хотя аплодисменты, если по делу, это продолжение связи между актером и публикой. Один педагог, еще на первом курсе ГИТИСа, сказал мне: «Толя, никогда «не ложись» под зрительный зал!» Это не означает, что актер, играя спектакль, работает для своего удовольствия. Но общее впечатление зрителя о спектакле для меня гораздо важнее, чем впечатления зрителя обо мне лично. Театр — коллективное творчество, как бы банально это не звучало! Если зритель аплодирует не мне, артисту Толе Лобоцкому, а всем нам, участникам и создателям спектакля, тогда это, действительно, приятно!
– У вас очень красивые глаза и красивый голос. А для вас насколько важны глаза, голос партнера, любимой женщины?
– Если мне нравится женщина, то я не могу не знать цвета ее глаз, или тембра голоса, не так ли? Скорее, это знание - на рефлекторном уровне. Если говорить о профессии, то практически все актеры хорошо запоминают и внешность собеседника, и его голос... Тогда как вспомнить имя человека лично для меня проблематично. Правда, очень часто тембр голоса подсказывает — имя его обладателя.
– Когда в труппу театра имени Маяковского приходят выпускники театральных вузов, вы пытаетесь понять, определить: «За что?»
– Тщательный анализ не провожу. Но смотрю, что умеет делать этот актер на сцене? Бывает, когда молодой актер мало что умеет, но при этом в нем чувствуется перспектива, запас, который он рано или поздно реализует. Но хорошие педагоги и анализируют молодых актеров, и точно знают — что из каждого получится, через энное количество лет, при тех или иных обстоятельствах. Но поскольку я лишен педагогического таланта, то располагают только общим впечатлением от профессиональных умений партнера.
– В последние два сезона в театре Маяковского активно ставят спектакли молодые режиссеры. Вам интересно работать с вчерашними выпускниками того же ГИТИСа?
– Конечно. Но Миндаугас Карбаускис — тоже молодой режиссер, и я с ним работаю. Если режиссер интересно мыслит, то неважно, сколько ему лет и какой у него стаж.
– Анатолий, вы и в кино снимаетесь и даже в молодежных проектах, не так ли?
– К телевизионной продукции я отношусь как к виду заработка, и только. В большинстве случаев мне не стыдно за мое участие в сериалах. Хотя бывает, что и стыдно.
– Однажды вы уходили из родного театра имени Маяковского, а потом вернулись. С чем был связан тот уход?
– Причина была в моих тогдашних взаимоотношениях с внешним миром. В 1995 году многие люди и я в частности переживали депрессию. А сейчас самое благодатное время для театра имени Владимира Маяковского, и я счастлив, что здесь работаю. Мне думается, что в настоящее время наш театр возвращается к своей былой славе, когда зритель приходил в театр имени Владимира Маяковского не только для развлечения и удовольствия, а за театральными впечатлениями.
