Его называют патриархом российской режиссуры, мастером психологического театра. «Смерть Иоанна Грозного» в его постановке входит в книгу «100 лучших спектаклей мира». Десятки работ на самых известных сценах Москвы, звания, награды. Но мэтр, которому недавно исполнилось восемьдесят, не собирается отдыхать. Леонид Хейфец ставит спектакли в Маяковке, учит в ГИТИСе актеров и режиссеров, на его мастер-классах всегда аншлаг.
«МК» расспросил народного артиста России о причинах театральных конфликтов, актерской солидарности и рецептах семейного счастья.
— Леонид Ефимович, а вы всегда на свой юбилей исчезаете?
— Нет, перед 60-летием, тогда я был главным режиссером Театра Российской Армии, я намекнул: «Хорошо бы избежать торжеств», — мне сказали: «Да вы что?! Если вы зажмете свой юбилей, вас в театре не поймут!» И я отмечал, но придумал такую форму, чтобы не было признаков юбилея. Задача была: поскорее всем выпить, а потом — все остальное. А дальше, после шестидесяти, я уже твердо исчезал во все свои юбилеи.
— Если не заглядывать в разные биографические источники, чисто внешне вы так и остались на том рубеже…
— Недавно я был в парикмахерской, и жена (актриса Малого театра Ирина Тельпугова. — Е.С.) зашла занести мне ключи. Девушка, которая меня стригла, спросила: «А это кто?» — «Жена». Она перестала стричь: «Жена? Красивая! А сколько же ей лет?» — «Я намного старше. Лучше скажите, сколько лет мне!» Она посмотрела в зеркало: «Ну, где-то 65 могу дать, может, 70». — «Мне через три дня исполняется 80!» Мы с Ирой скоро 30 лет как вместе. У испанского драматурга Кальдерона есть замечательная пьеса «Жизнь есть сон». Так вот, жизнь — это сон, дорогая. И вы по себе поймете.
— Леонид Ефимович, за отрывки из будущей автобиографической книги «Всполохи» вы стали лауреатом премии журнала «Октябрь», которая ежегодно вручается авторам лучших публикаций. Это состояние мальчика военных лет, когда все время хочется есть, не проходит годами.
— Самое печальное и грустное, что это ощущение не исчезает. До сих пор действует какой-то рефлекс, заставляющий людей даже в сытой Москве покупать про запас гречневую крупу, подсолнечное масло, соль и сахар.
— А вам свойственна запасливость?
— Что касается продуктов, то нет, но есть у меня определенная расчетливость: я не умею сорить деньгами, не задумываясь. При этом не ощущаю себя жадным человеком. Мой отец погиб на фронте, и за него мы получали пенсию 400 рублей, а мать работала в библиотеке с зарплатой 600 рублей. Она мне сказала: «Сынок, после школы надо получать высшее образование. Если ты не поступишь в институт, мы пенсию не будем получать за отца!» Пенсия полагалась до получения высшего образования. Как мощно государство размышляло и распределяло эти деньги! За погибшего солдата почти совсем ничего не давали, а за жизнь подполковника платили 400 рублей. Поэтому волей-неволей я должен был поступить в институт, но стипендия мне уже не полагалась. Жили впроголодь, как все. Я ждал дня рождения моего друга, предвкушая, что будет вкусное. А что вкусное? Суп с мясом.
А потом началось хрущевское время. Я поехал в командировку от ВТО в Сибирь. Месяц плыли от Минусинска до Норильска по Енисею. В это время совсем не было еды. Магазины закрывались. Нас поселили в гостинице и предупредили: «Имейте в виду, что ресторан работает до пяти!» — «Как до пяти? А если вечером спектакль?» — «А нет еды никакой!» Было только одно блюдо — камбала. Я ничего не придумываю.
— Вы жили вдвоем с мамой и были для нее всем. Еврейская мама — это понятие.
— Так же, как еврейский муж. Вчера мне позвонила Ольга Остроумова, поздравляла с юбилеем. У нас с ней нежные отношения, она у меня играла Раневскую в «Вишневом саде». Я спросил: «Как Валентин-то?» — «Представляешь, вчера сыграл спектакль!» Тут же у меня добавился стишок про русскую женщину, которая коня на скаку остановит, в горящую избу войдет, с евреем всю жизнь проживет! Считается, что еврейский мужчина — хороший семьянин. Это так, но когда он начинает стареть и болеть — мама не горюй!
А что касается еврейской мамы, безусловно, это понятие. Это не выдумка. Если у еврейской мамы есть сын, это постоянная подсознательная попытка стать женой сына. Поэтому появление любой женщины на горизонте — набат, караул: в наше пространство входит враг! Вы представить себе не можете, какие у нас с мамой были сцены!..
— Это, наверное, незабываемо!
— Ко мне приходит молодая женщина. Мама смотрит на нее: губы поджимаются, глаза суживаются — я вижу это как режиссер. Мама очень оскорблена, возмущена и испытывает глубочайшее чувство ненависти. К счастью, девушка была не очень наблюдательной.
У нас с мамой было полное единение, я ей все рассказывал. Я был очень доверчив, наивен, и мне больше не с кем было поделиться. Однажды, еще в студенческие годы, я ждал телеграмму от женщины, с которой мы собирались встретиться летом. Я был в отъезде, звонил домой: «Мама, пришла телеграмма?» — «Не пришла». Встреча не состоялась, отношения, естественно, были разрушены. А мама даже не отнекивалась: «Да, я скрыла от тебя, что была телеграмма, потому что эта женщина не для тебя». Она ее даже не видела.
За всем этим стоит безмерная любовь к ребенку. Матери постоянно кажется, что так, как она любит сына, жена не умеет, не может. Как человек, много повидавший и поживший, могу сказать: семьи должны жить отдельно, без вариантов. Иначе они рвутся.
— Иногда ситуация кажется безвыходной, потому что трудно сделать выбор между самыми близкими людьми: мамой и женой.
— Однажды, в трудную для меня минуту, я обратился за советом к Алексею Николаевичу Арбузову, прекрасному драматургу, нежному, интеллигентному человеку: «У меня проблема — мама и жена». Мы идем по берегу Рижского залива в Юрмале. Алексей Николаевич говорит: «Леня, все просто. Вам надо для себя решить: с кем вы хотите спать?» Было употреблено очень экспрессивное, непечатное выражение. Я остановился как вкопанный. От Арбузова услышать такое не ожидал.
— Леонид Ефимович, вот мы с вами беседуем, и вы кажетесь мне очень нежным человеком. Но ваши студенты считают вас жестким. Припоминают образные выражения своего мастера типа «ешьте черный хлеб профессии». Правда ли, что вы предлагаете девушкам заткнуть уши, чтобы они не слышали некоторых ваших выражений? Но при этом на занятиях весело.
— Это правда. Причем не только на занятиях, но и на репетициях. Беспрерывно возникают ситуации, при которых чистая литературная речь невозможна, потому что не выражает сути.
— А на заседаниях кафедры такое возможно?
— Нет, заседания кафедры — совсем другое дело. В Варшавской театральной академии, к примеру, вообще нет обсуждений, там нельзя прикоснуться к работе коллеги. Мне объяснили: если сказать, что мне что-то не понравилось, это разрыв на всю оставшуюся жизнь. А в ГИТИСе собирается группа режиссеров смотреть работу и о ней говорить. Многие годы кафедрой режиссуры в ГИТИСе руководил Андрей Александрович Гончаров — человек могучего, бойцовского темперамента, при этом все обсуждения были достаточно откровенными. И Сергею Васильевичу Женовачу удается сохранить атмосферу, при которой мы говорим правду друг другу.
— Сегодня театральные войны вспыхивают не только за кулисами...
— Обострилась конфронтация, смена поколений сопровождается безобразными проявлениями, когда одна часть театральной среды ненавидит другую, а та жаждет смерти третьей. Составляются списки режиссеров, где указываются годы рождения. Мы ведь тоже когда-то пришли кому-то на смену. Мы продолжали и шли дальше. Но не было мысли: как бы он скорее сдох, чтобы я занял его место! Это как с недвижимостью. Про это пьеса «Цена», которую я ставил.
— Но конфликт поколений — вечная проблема! Так было всегда.
— Если честно, то я спокойно отношусь к происходящему. Это было, есть и будет, только в разных формах. Торопливость, одержимость собственным замыслом гонит молодых режиссеров, они с раздражением реагируют на человека, который «медленно ходит». Это свойство молодых. Так и должно быть. Они нетерпеливы: «Какой автор?! Есть я, моя концепция гениальная». А представитель другого поколения видит, что эта концепция дисгармонична, и возникает конфликт. Один выдающийся артист, не буду называть имени, сказал: «Я посмотрел спектакль этого режиссера по русской классике — его нужно арестовать и судить!» Так был глубоко оскорблен. А молодые смотрят, и им нравится.
Самое страшное: прервалась серебряная нить от одного к другому, они отпихнули нас ногой: отойди! Им кажется: с них началось все. А то, чем жила страна в течение 70 лет, перечеркнуто и обессмыслено. Мама меня спросила: «Сыночек, зачем я тогда жила? Зачем отстригала косу, чтобы вступить в комсомол?..»
— Леонид Ефимович, в театре всегда были интриги, но по-тихому. Мы же помним, как Таганка съела Анатолия Эфроса! А сейчас конфликты выплескиваются через рампу.
— Леночка, все было! Мой учитель — народный артист СССР, выдающийся советский режиссер Алексей Дмитриевич Попов, многолетний руководитель Театра Советской Армии, — узнал о том, что он не работает, из бухгалтерии. Он поинтересовался, почему ему зарплату не приносят. Ему сказали: «У вас зарплаты уже нет, вы не работаете в театре». Великий режиссер Андрей Михайлович Лобанов, возглавлявший Ермоловский театр, пришел посмотреть расписание репетиций — и вдруг его глаза уткнулись в приказ, где было написано, что он отстранен от должности. И тот и другой очень быстро умерли. Их убивали. Это не труппа делала, но когда люди говорят: «Мы ни при чем» — это неправильно.
— Когда вас уволили из Театра Советской Армии, ваши артисты Сергей Шакуров и Наталья Вилькина тут же подали заявление и ушли в никуда! А вы на такой поступок способны?
— Какие вопросы вы задаете! Это все равно что спросить: а вы испугаетесь, когда пойдете в атаку?.. Моему увольнению предшествовало мое заявление. Это документальный факт. Андрей Алексеевич Попов, сын Алексея Дмитриевича, замечательный артист, мне сказал: «Леня, меня додавливает начальство. Я думаю, не уйти ли мне?» Я сказал: «Андрей Алексеевич, мы с вами договариваемся: в ту минуту, когда вы принимаете это решение, я подам заявление». Он ответил: «Как же театр останется без главного режиссера?» Я был его заместителем и в то время репетировал два спектакля — «Любовь Яровая» и «Второе дыхание». Проходит время, и он говорит: «Леня, я сегодня утром подал заявление». Я не сказал ни слова, сразу вышел, взял лист бумаги, написал заявление с просьбой освободить меня от занимаемой должности и занес к начальнику театра. А потом Андрею Алексеевичу сказали, чтобы он свое заявление забрал. А мое — подписали, хотя я не просил уволить меня из театра. После этого я три года обходил площадь Коммуны стороной, хотя жил рядом, на Сущевском Валу. Это было первое расставание с Театром Советской Армии, а второе было вообще страшным. Режиссерская судьба редко бывает плюшевой…
— Это была криминальная история, о которой говорила вся Москва, когда бандиты вломились к вам домой, требуя, чтобы вы ушли из Театра Российской Армии. Кому-то было очень нужно заполучить здание, а главный режиссер Леонид Хейфец мешал.
— Даже не знаю, мешал ли? Я был возмущен, что все происходит за спиной коллектива. В моем архиве хранятся два письма, адресованные коллективу театра. Одно датировано 26 мая 1970 года, другое — 2 декабря 1994 года. Вот строки из последнего письма: «Дорогие друзья! Дважды я входил в эту реку — Театр Армии. В третий раз нет сил. Сегодня я подал заявление об уходе. Надеюсь, что вы меня поймете. Спасибо вам за все, и особенно за помощь и поддержку. До конца жизни буду помнить тех, кто в эти дни и ночи был рядом со мной и моей семьей». После нападения здесь, в нашей квартире, какое-то время дежурили актеры.
— Поддержали в трудный момент?
— Когда я в первый раз стал безработным, меня приглашали пять московских театров, но им запретил горком партии. Только Малому театру удалось пробить эту стену. А после второго увольнения мне тут же предложили постановки в своих театрах Иосиф Райхельгауз и Павел Хомский. Народный артист СССР Владимир Этуш предложил мне возглавить кафедру режиссуры в Щукинском училище. Я был на вольных хлебах, а потом Андрей Гончаров пригласил меня в Театр имени Маяковского на должность штатного режиссера.
— Как вы считаете, надо ли из-за политических расхождений ставить точку в дружбе?
— Нужно. Если человек, с которым я дружу, открывается как националист, я прекращаю с ним отношения. Я не вступал в партию, это шло за мной шлейфом, а два моих близких друга вступили. Я спросил, почему они это сделали. Они объяснили: чем больше хороших людей будет в партии, тем лучше. Я не прервал с ними дружбы. Не стал их меньше любить, но появилось чувство жалости: я считал, что они талантливы и пробьются без членства в партии, а они себе не поверили.
— Вы на все смотрите с точки зрения режиссера. Сегодняшние политики — в ком из них яркое актерское дарование?
— Чем выше занимаемая должность, тем больше он гений-артист. Это мои наблюдения и свидетельства истории. Если политику актерских качеств не хватает, он моментально гибнет. Руководство огромными массами людей предполагает грандиозную врожденную способность к актерству.
— А в Жириновском есть артистизм?
— С первых появлений Жириновского на политической арене я лично, как режиссер и театральный педагог, видел в нем человека, выполняющего специальную миссию.
— Ну да, узнаваемый персонаж, есть прототипы, в том числе и в драматургии. Это вне времени, как и некоторые сюжеты. Та же «Цена», к примеру.
— Все время происходят открытия той или иной гениальной пьесы. Роясь в памяти, стал возвращаться к спектаклю Товстоногова и Сироты «Цена». Боже, как блистательно играли актеры! Какой был Юрский! А Стржельчик! Много лет прошло. Я перечитал Артура Миллера и в дневничке написал: «простая гениальная пьеса». Вы не представляете, какое количество людей вертело пальцем у виска в связи с моим выбором «после таких актеров», а я чувствовал, что у меня все болит из-за этой пьессы. А сейчас репетирую Тургенева. «Отцы и сыновья» — инсценировка ирландского драматурга Фрила по роману «Отцы и дети». Перечитав роман «Отцы и дети», я ахнул от того, какого масштаба был писатель Тургенев. Он в первом ряду русских писателей. И еще я понял, что совсем не знаю, как это делать, и это незнание меня потащило.
— Несколько лет назад вы сказали: «Если разбудят в пять утра и скажут, что в шесть есть возможность репетировать «Вишневый сад» или «Дядю Ваню» и еще какую-то пьесу Чехова, сразу проснусь и начну репетировать». Вы сегодня подписываетесь под этими словами?
— Нет. Тогда эта прыть во мне была. А сегодня внутри меня есть ощущение, что я сделал все что мог. Но если ребята берут отрывки из Чехова, я, конечно, дурею.
Елена Светлова, «Московский комсомолец»
Оригинальный адрес статьи
