Пресса
25 Января 2016

Любить по-русски

«Русский роман». Марюс Ивашкявичюс.

Театр им. Вл. Маяковского.

Режиссер Миндаугас Карбаускис, художник Сергей Бархин.

Горстка клоунов с красными носами-шариками мерзнет на вокзале. Железная дорога. Анна Каренина погибла на станции Обираловка, Лев Толстой умер на станции Астапово. Кити (она же Соня) сошла с ума и стала причиной гибели мужа. «Русский роман» — это когда страсти разрывают душу и небывалое счастье оборачивается небывалой же трагедией. Поэтому в начале спектакля Театра имени Маяковского и появляются клоуны — о драме лучше рассказывать легко, даже весело, иначе получится плач.

Драматург Марюс Ивашкявичюс и режиссер Миндаугас Карбаускис предприняли увлекательнейшее путешествие внутрь романа «Анна Каренина», перемешав хрестоматийные сюжетные линии с перипетиями семейной жизни самого Толстого. Они осмелились даже дописать, додумать некоторые сцены — и получилось это, надо отметить, превосходно, естественно, на одном дыхании. Вот Левин, вернувшись из Москвы после унизительного отказа Кити, разговаривает с Агафьей Михайловной (Майя Полянская). Конечно, диалога этого в романе нет, как и многих других, но за каждым словом — уклад старинного дворянского дома, утерянный навсегда кодекс чести, нежные, деликатные отношения между людьми. Вымысел и реальность переплетаются так тесно, что не различишь. Между ними почти нет зазора — как в знаменитой сцене объяснения Кити и Левина с мелком в руках за ломберным столом. Известно, что в жизни Лев Толстой и Сонечка Берс стояли у заиндевевшего окна, он писал начальные буквы важных признаний, она не разгадала ничего, в романе Кити все ловит на лету, а в спектакле ей на помощь приходят дамы, подсказывая смысл заветных знаков. Зритель и не замечает, когда Кити превращается в Соню, Софью Андреевну, а счастливая и осмысленная семейная жизнь начинает трещать по швам.


Сейчас настало время пристального интереса к личной жизни великих. И даже не очень великих: Константина Симонова сегодня вряд ли читают, а вот подробностями его отношений с Валентиной Серовой интересуются многие. Сеть полна комментариев по поводу трагической жизни Марины Цветаевой и Осипа Мандельштама, все жаждут новых и новых подробностей, а попроси этих жаждущих прочитать наизусть стихи — растеряются. Лев Николаевич тоже попал в эту обойму — во многом благодаря недавно вышедшим замечательным книгам Павла Басинского, одна из которых, «Бегство из рая», едва ли не впервые рассказывает не только о драме ухода гения, но и о драме его жены. Спектакль Театра Маяковского продолжает эту историю: Софья Андреевна — Евгения Симонова — это главная героиня, а сам Толстой на сцене ни разу так и не появится, совсем как Пушкин в пьесе Булгакова.

Кто она — патологическая ревнивица или преданная мать, родившая мужу в общей сложности тринадцать детей? Безумная истеричка или верная помощница, от руки переписывавшая его романы? В ее пользу играет время: об учении Толстого и его сложных философских исканиях знают единицы, «Войну и мир» и «Анну Каренину» до сих пор читает и перечитывает весь мир. Евгения Симонова, как-то очень изящно и с большим успехом перешедшая на возрастные роли, играет не ее адвоката и не ее прокурора. Она играет ее любовь — и делать это ей тем более сложно, что играть приходится в одиночку, среди сонма детей и «темных людей». И ее страстные монологи, обращенные к мужу, приходится говорить в пространство.



Парадокс в том, что эти двое до своего последнего вздоха сохранили какой-то небывалый накал и высочайший градус отношений. И до глубокой старости она смертельно ревновала его сначала к Аксинье и другим женщинам, а потом к Черткову (не случайно в спектакле и семидесятипятилетнюю Аксинью, и Черткова играет одна актриса — Татьяна Орлова) и даже к собственной дочери. И до самой смерти он бурно реагировал на каждое ее слово и каждую обиду: «Скажи мама, что я не выдержу, умру…» — писал он той же дочери, Саше. Жизнь в Ясной Поляне перед его уходом действительно превратилась в ад, и это самые сильные и драматические сцены спектакля. Да, она сходила с ума из-за завещания не в пользу детей, стреляла в портрет Черткова и подслушивала за дверью. Но что было делать, когда дети начинали ненавидеть своего знаменитого отца, а по дому бродили его «последователи», среди которых были морфинист, написавший математическое обоснование христианства, слепой старообрядец, который, заслышав шаги Толстого, громко кричал: «Лжец! Лицемер!», и еще много подобной публики. Режиссер подарил двум актрисам — Евгении Симоновой и Вере Панфиловой (нежная, пронзительная Кити и Соня) — прекрасную сцену: обе они смотрят друг на друга и утирают друг другу слезы. Нет правых и виноватых, и никто не знает, почему любовь оборачивается такой мукой.


Лаконичное оформление Сергея Бархина помогает держать верную интонацию и интеллигентность тона — а это фирменный знак лучших спектаклей Карбаускиса, ученика Петра Фоменко. Традиционные колонны дворянского дома, простой дощатый пол, венские стулья — и стог сена как знак близости к некоему вечному и незыблемому, простому началу. Вовсе не народному в расхожем понимании слова — о восхищении Льва Николаевича косьбой на лугу и даже мечтах жениться на крестьянке здесь говорится с нескрываемой иронией. Как и о толпе чужих людей, окруживших умирающего писателя и жадно ловящих каждое его слово «для потомства». Прекрасной иллюстрацией к этой сцене могла бы стать картина Чюрлениса «Истина», висящая в его музее в Каунасе: там сонм жадных отвратительных рук тянется к чему-то невидимому. Куда большее сочувствие вызывает Софья Андреевна, которую, как известно, в дом к умирающему на железнодорожной станции мужу так и не пустили, — она заглядывала в окошко.


«Русский роман» Карбаускиса в театре Маяковского — спектакль, обреченный на успех. И не только благодаря известной «европейскости» взгляда на очередное «наше все» или своим несомненным художественным достоинствам. Он — как и наделавшая столько шуму выставка Серова — отвечает на некую важную общественную потребность. В опоре, основе, идеале. Можно голос сорвать, рассуждая о скрепах, — а где их взять? Только в культуре, как выясняется. И даже появление на первом плане Софьи Андреевны Толстой не случайно — она хранительница традиций, семьи, она одна способна выжить. Как не случаен и финал спектакля: это ее сон о том, что все дети живы, даже Ванечка, что все вместе, все едят суп и все любят папа. И нет ей никакого дела до того, что оставшихся в живых Толстых раскидало по всему миру, что в Америке с лекциями об отце выступает Илья Львович, а перед ним почтенную публику веселят на сцене клоуны. Те самые, с красными носами-шариками. Потому что она по-прежнему любит и верит. И это еще большой вопрос, что важнее и что труднее — любить все человечество или одного человека, своего мужа Левушку.

Нина Агишева, «Петербургский театральный журнал»

Оригинальный адрес статьи

×
дорогой зритель!
Мы будем очень рады, если вы подпишетесь на наши новости. Обещаем радовать только интересными поводами и не утомлять назойливыми рассылками!
В качестве комплимента дарим промокод на скидку в 10% на первую покупку билетов на нашем сайте!
Ваше имя*:Ваш e-mail*: