Пресса
16 Февраля 2015

Миндаугас Карбаускис: «Ты, режиссёр — один, а по ту сторону — двадцать пять личностей. И кто-то из них усердно ведёт с тобой диалог»



Художественный руководитель одного из самых успешно обновленных театров Москвы, театра Маяковского — Миндаугас Карбаускис готовит новую премьеру «Плоды просвещения». Oppeople встретились с режиссёром после одной из репетиций, чтобы поговорить о театре и спектакле, но разговор получился личным.

Вы учились у Петра Наумовича Фоменко. Когда Вы заканчивали институт, были молодым режиссёром...

Сейчас мы поговорим.

Хорошо.

(Пауза, курит) Петр Наумыч, да?

Вы взяли пару минут на размышление?

Да нет. Я врать не могу. Если врать, то лучше молча. А если правду — надо подумать, что говорить.



Это безусловно.

Это, знаешь, как говорить в бумагу (указывает на диктофон). Писать лучше. Когда пишешь, то понимаешь, как будут читать.

(Пауза)

Все смотрят не на человека, а на статус, в котором он находится. Не пробуют посмотреть с той позиции, с которой смотрят на себя. Ни один артист не поставил себя на место режиссера. Себя-то ты хорошо видишь, а другому не даешь быть слабым. Чтобы увидеть человека, а не режиссёра, и дать ему право быть неготовым или неуверенным, надо не им заниматься, а видеть нечто третье, что вас объединяет. Это работа, цель. И когда есть цель, то тогда не важно, кричит или не кричит режиссёр. Я всем повторяю: «Ты, режиссёр — один, а по ту сторону — двадцать пять личностей. И кто-то из них усердно ведёт с тобой диалог». Прям усердно с тобой разговаривает. Я понимаю, что с его стороны — напротив один человек, но передо мной — двадцать пять. У меня нет возможности поговорить с одним, когда рядом сидят двадцать четыре других.

Да, Вы правы. Все удачные опыты случались, когда была какая-то общая цель, и участники не зацикливались друг на друге.

Конечно. Ладно, идем дальше.

Нам в своё время мастер рассказывал про свою первую репетицию в профессиональном театре. Он принес пьесу, привел автора, начинающего драматурга, и актёры во время читки стали над ними смеяться. Ему пришлось доказывать свое право делать тот спектакль. Ваша первая репетиция была сложной?

Ну конечно. Первая работа была как у всех: молодой режиссер, никакой в него веры, и у каждого взгляд сверху вниз. Да ладно, это не интересно. Я что хотел рассказать... (Пауза) Хотя ладно, я подожду, может, ты спросишь.


Хорошо. У Гроссмана в произведении «Жизнь и судьба» есть сцена, где профессору Штруму нужно подписать бумагу в поддержку репрессивных действий государства. Он уходит подумать в туалет, потом возвращается и подписывает. Когда оказываешься перед выбором поступиться своими принципами и не страдать или наоборот, как нужно поступить?

Это ты у всех спрашиваешь.

Был ли у Вас подобный опыт, и как Вы считаете через него нужно проходить?

Когда ты отвечаешь за большое количество людей — там совсем другой выбор. (Пауза)

Это не твой личный выбор, это выбор, который как-то отразится на людях.


Из того, что Вы сказали про один и двадцать пять, я так понимаю, что Вам больше нравится, когда актёр просто делает то, что Вы ему говорите, и не спорит?

Я об этом не думаю. Об этом думают молодые артисты. И очень трудно с ними иногда... Надо вспоминать свою молодость, всё время делать правку: «А-а, он же молодой артист. Он ещё об этом думает». Спорит с тобой, воюет. А у меня нет даже такого желания. Если я работаю с людьми, я их всех люблю, но если человек прям воюет со мной, я с ним прощаюсь. Не могу иначе.

Я что хотел тебе сказать. Искренний, открытый, верящий, добрый человек — он выбора не оставляет. Только любить такого человека и следовать за ним, помогать ему, отвечать ему тем же. Закрытый, сложный, озлобленный, запутавшийся — он ставит тебя, как перед стенкой. И не знаешь, что можно ему предложить. Он же всё время на себя смотрит. Моя профессия — видеть людей, учусь — вот уже лет пятнадцать — их видеть. И потому мне иногда кажется очень не театральным делом «о себе думать». Театр — это как раз видеть друг друга. У меня есть своя зона ответственности, свои критерии, своя планка, у артиста должна быть своя. Я прошел через какой-то этап эгоизма, такого природного здорового эгоизма. Это, может быть, залог молодости карьеры. Может быть, это значит, что ты способен за себя постоять, что ты такой воин и должен за себя иногда повоевать. Но этот эгоизм вывел меня из актёрского ремесла. Тут я не гожусь. Я со своим эгоизмом очень необаятельный на сцене. И я сразу решил с этим завязать, раз я с людьми не лажу, и у меня есть везде своё мнение. Я и в режиссуре, и в жизни прошёл путь этого безмерного эгоизма, и наелся.


Я насладился счастьем, у меня все получалось, я все получал, и в какой-то момент мне стало как-то... довольно. Это как в романе «Счастливая Москва». Там главный персонаж меняет паспорт и уходит в столовую — людям поровну еду делить. Вот примерно этим я и занимаюсь последние лет семь. Так себя и ощущаю. Главное — это людям поделить поровну. Вот в чем суть-то. И когда на меня смотрят, как будто я кого-то задавить пытаюсь или как-то влиять, себя подчеркнуть — это мне обидно.

Понял.

Не понял. Тебе рано ещё это понимать. Я чувствую, что рано. Ты это потом когда-нибудь поймешь. Это простая штука, но пока непонятная. «Самовыразиться» — это для меня такая утопия. А что ты есть, чтобы выражать? Выразить то, что видел, что наблюдал, что прожил, что опытом накоплено — это другое дело. Или — других людей. Ладно, идем дальше.


Вы сейчас выпускаете «Плоды просвещения», а параллельно в мире происходит много всего: в соседнем государстве идет война, все говорят о возможной большой. Разные театры и режиссеры по-разному воспринимают то, чем нужно заниматься. Кто-то говорит, что нужно замкнуться в театре и заниматься Театром, а кто-то говорит, что нужно заниматься тем, что происходит за порогом театра, и пытаться своей работой что-то менять, задавать вопросы..

А что значит слово «сокровенный» по-русски?

От слова — сокровище, самое дорогое.

Философствуешь. Сокровенный — что значит? Синоним.

Олимпия (фотограф): Может чего-то «сокрытое»?

Сокровенный? Нет. Синонимы! Ира-а-а-а-а! Сокровенный — синонимы!

Появилась помощник Ира (П.И.): Самое-самое!

Что «самое-самое»?

П.И.: Ну всё, ну сокровенная мысль, вещь. То, что человек никогда не говорит никому.

Вот. Самое-самое!



И что значит «самое-самое»?

Вот театр — это про «самое-самое». Про что-то сокровенное. Я вот думал, что тебе рассказать. Во время поступления, перед третьим туром, мне сообщили, что я не поступил. Создался образ такого здорового, не очень умного, может, это и правда, себе на уме парня, который, наверное, по ошибке пришёл на эту режиссуру поступать. Неотзывчивый, сложный. И я ещё отказывался читать по-актерски. И вот Тертелис, выпускник мастерской, спускается вниз и говорит, что меня не берут: «Не знают, что с этим краснощёким парнем делать. Какой-то он здоровый прям». И я иду ва-банк. У меня была задача: выйти на сцену и поступить всё-таки. Мне нужен был один шанс. Я вышел и прочёл «Страх» Чехова. Текст такой: «Когда я лежу на траве и смотрю на козявку, которая только что родилась, мне становится страшно...» и т.д. Сделал я это на уровне неимоверной сокровенности, и они попадали со стульев. Это — истинный театр, когда человек говорит что-то такое «самое-самое». А люди, в защите от этого, — падают со смеху. Смеются от неожиданного проявления «самого-самого». Я верю в театр, где человек все-таки, время от времени, исповедуется, оголяется. Может, кому-то сложно сделать это духовно, и тогда они буквально снимают одежду. Я тогда поступил сразу же. В искусстве существует только одна вещь, если ты скажешь правду, или что-то «самое-самое» из глубины — это и есть истина. Всё. И к тебе никаких претензий, ни от кого и никогда. Если человек искренен — он с твоей совестью говорит, он делает что-то и твоя совесть уже болит, когда ты не можешь ему ответить тем же. Вот такой человек, например, Светлана Владимировна Немоляева. Не знаю — то ли своим невероятным присутствием человеческим, то ли своей честностью, но она заставляет тебя делать чудеса. А может, она просто тебя любит.



Чтобы выходить на сцену нужно до этого в себе разобраться?

Наверное, да.

У Вас есть какой-то материал, который Вы мечтаете поставить?

Это не интересно.

(Пауза) Петр Наумыч был генерал. Но моим прямым учителем никогда не был. Я с ним общался очень мало. Когда собирался наш курс, у него как раз строился театр, и уделил он нам внимания мало. Но все его внимание и вера в театр были уже в его педагогах, которые преподавали на курсе. В Женоваче, в Каменьковиче. Может быть, это так и передавалось. А я с ним как-то не ладил с самого поступления. Может быть, мой эгоизм был ровен его эгоизму. Тот Пётр Наумыч, которому я посвящаю спектакль, он меньше — мой, и больше — театра. Когда я учился, я меньше всего думал о нём и больше о себе. Сейчас больше думаю о нём.

Может быть, Вы бы хотели что-нибудь у него спросить?

Нет, у меня нет такого.

Может быть, что-то осталось непонятным?

Да всё понятно.

(Посмеивается) Помалкивать надо побольше.

А Вы хотели бы преподавать в ГИТИСе?

Я думаю, я обязан это делать! Это не «я хочу», а «я обязан». Потому что люди должны вырастать при театре.

То есть, если Вам такое предложение сделают, Вы согласитесь?

Да у меня нет выбора. (Улыбается) Я обязан согласиться.

Прекрасная информация.

Олимпия: Мне нужно несколько взглядов в кадр.

Да не могу я.

(Олимпия начинает снимать)


Есть у Барта (Французский философ — Прим. Ред.) книжка такая, про то, что некоторые не могут смотреть в кадр. Либо смерть, либо ложь смотрит из кадра.

P.S.

Бывает, что артист волнуется, из себя выходит, чуть не хамит — я возвращаюсь домой и думаю, что же не так. И понимаю, что мизансцена-то — ложная, а он — хороший артист. Ему не обязательно это уметь высказать, пусть он кричит. Он сигнализирует, что что-то не так. Когда есть ор в театре — это прямо замечательно. Поорали, и на следующий день обязательно куда-то прорвемся! Первая примета, что с артистом не сработаюсь, — если он следит за моей работой. Только я слышу фразу «Мне нравится, что вы тут делаете» — всё, это конец. Всё, он занял другую позицию. Он уже не артист. Ему что, нечем заняться? Он себя сразу очень закрывает, потому что нельзя быть на сцене и еще быть в зале и смотреть на сцену. Это другая профессия. Надо верить в режиссёра, а не смотреть, что он делает. Всё, закончили.


Беседовал Иван Ивашкин, интернет-журнал «Openmindedpeople»
Фотограф Олимпия Орлова



Ссылка на источник:  http://oppeople.ru/portraits/33
×
дорогой зритель!
Мы будем очень рады, если вы подпишетесь на наши новости. Обещаем радовать только интересными поводами и не утомлять назойливыми рассылками!
В качестве комплимента дарим промокод на скидку в 10% на первую покупку билетов на нашем сайте!
Ваше имя*:Ваш e-mail*: