Зал Малой сцены наполнен стульями. Стулья здесь повсюду, на них сидят зрители, они стоят, лежат, возвышаются пирамидами, редко падают или опасно кренятся на сцене и висят под потолком всего зала. Старая мебель, нагроможденная «по ту сторону» условной рампы, расставленная так, что непосвященному глазу кажется невозможным существование актеров на сцене – пространство, созданное художником Владимиром Арефьевым. Все это – одна из комнат старого дома, один из этажей которого некогда принадлежал отцу двух братьев – Виктору (Александр Андриенко) и Уолтеру (Виктор Запорожский) Францам. Шестнадцать лет прошло после смерти отца, по-разному сложились судьбы братьев, не видевшихся с того времени – Уолтер стал известным врачом, а Виктор, еще раньше принявший на себя обязательства по уходу за старым отцом, отказался от карьеры и до сих пор служит в полиции. Дела его идут не блестяще и вместе с женой Эстер (Татьяна Аугшкап) он хочет продать старую мебель.

Каждая вещь на сцене – частица памяти, напоминание о прошлой жизни, о детстве для Виктора, первым появляющимся на сцене. Невозможно удержаться от того, чтобы не сдернуть полиэтилен с мебели, провести рукой по отполированной поверхности старого комода, поупражняться в фехтовании, ощутив в руке эфес любимой шпаги, с которой он когда-то победил на соревновании в Принстоне. Все эти мелочи оживают в глазах актера и приносят смешанное чувство покоя, радужных воспоминаний о детстве и раздражения от несложившейся судьбы. В первой сцене разговора Виктора и Эстер супруги пытаются скрыть это чувство времени, внезапно обрушившееся на них. Недостатки друг друга, за долгую семейную жизнь всплывшие на поверхность и давно принятые обоими, вдруг возвращаются здесь, в этой комнате и с удесятеренной силой напоминают о себе. Всему виной время, не пожалевшее никого.

Одним из символов времени становится здесь музыка, тщательно подобранная режиссером Леонидом Хейфецем из «того» времени. Если действие пьесы Артура Миллера происходит в Нью-Йорке в 1967 году, то старая музыка, некогда звучавшая в этом доме – свинг и джаз 20-30-х годов. Артур Миллер в своей пьесе дал точное указание на пластинку, которую слушает Виктор – запись музыкальных куплетов двух комиков 20-х годов м-ра Галлахера и м-ра Шина. Сегодня, когда слушаешь их или читаешь их тексты, вдруг вздрагиваешь от простых и безыскусных строк одного из их куплетов: «Cost of living went so high / That it's cheaper now to die» («Цены стали подрастать – / Нам дешевле помирать»). Этот горький юмор в мире свободной купли-продажи всего и вся словно вплетен в ткань спектакля. Особенно в тот момент, когда появляется оценщик Грегори Соломон (Ефим Байковский), и ты понимаешь, что он пришел покупать шкафы, комоды, арфу, кровать, стулья на потолке, стулья на которых сидят зрители, может быть, самих зрителей…

Ефим Байковский играет не простого оценщика мебели, ушедшего на пенсию, но человека, впитавшего в себя всю первую половину XX века (и захватившего долю предыдущего – определить его возраст едва ли возможно, где-то под девяносто). Он человек-миф, хранящий простые истории на все случаи жизни, и вместе с тем человек, действительно прикоснувшийся к жизни, испытавший на своей шкуре все мыслимые и немыслимые испытания. Удивительная биография этого человека, отчасти выдуманная ли, или реальная, мелодия и тональность его речи в совокупности с легким еврейским акцентом, интонация, построение фразы (так говорить многие современные актеры давно уже разучились) – все это пласт за пластом ложилось на образ Грегори Соломона, и на сцене представал не просто человек, «закрывающий собой все пространство» и одетый в бесформенное пальто и мешковаты брюки.

«Это целое явление», – как написал Артур Миллер в ремарке и как великолепно сыграл Ефим Байковский.

Последним, в самом конце первого акта на сцене появляется Уолтер. Успешного с виду и по манере вести себя человека, оказывается, судьба пощадила едва ли больше, чем остальных. Он развелся с женой, оставил славу и успех, практикует в городских больницах, и, по его словам, начал жить «впервые в жизни», но, как и остальные герои спектакля, не может успокоиться. Он не может одним махом перечеркнуть прошлое и свою размолвку с братом. Что продолжает их отталкивать? Александр Андриенко и Виктор Запорожский устраивают настоящую дуэль, открывая для зрителей все больше обстоятельств из прежней жизни.

Гордый, оскорбленный в лучших чувствах Виктор, считающий себя малообразованным и неотесанным, не может принять помощь успешного брата, а Уолтер – внешне любезный и элегантный, многое не может простить Виктору, подчас с намеренной жестокостью открывая ему глаза на события шестнадцатилетней давности. А между ними – Эстер, чье желание пожить красиво хоть немного и остатки былой любви к мужу, давно превратившейся в простую привязанность, соединяют этих людей еще одной важной ниточкой.

Невидимый музыкант все более грубо трогает душевные струны всех четверых, словно напоминая нам про арфу, стоящую в глубине с треснувшим резонатором. Желание найти правду, привычная для зрителя подсознательная попытка определиться, кто же виноват во всей этой истории, произошедшей шестнадцать лет назад и лишь поводом для которой послужила продажа мебели – рушится с каждой новой сценой.

Симпатия зрителей переходит попеременно от одного героя к другому, каждый из них оказывается носителем своей собственной и крайне убедительной правды. Но со временем вдруг начинаешь понимать, что за всеми этими спорами скрываются деньги: один брат не дал другому 500 долларов, отец не дал сыну припрятанные четыре тысячи… В этом доме дано уже все отношения основаны на уязвленном самолюбии, на жажде успеха и на деньгах. И перед зрителем встает вопрос: сколько стоит 16 лет вашей жизни? А вся жизнь, потраченная назло отцу или самому себе с затаенной обидой в сердце?

Может быть, это покажется удивительным для иных современных зрителей, привыкших к шуму «постдраматизма», но искренний и глубокий, по-настоящему психологический, в самом классическом понимании, спектакль Леонида Хейфеца ясно и наглядно показал нас самих и наше время.

Негромко. Без шума. Под звук пластинки с которой тихо лилась музыка, умирающий Грегори Соломон смеялся над своим прошлым, а в голове почему-то вставали образы двух комиков 20-х годов и их ирония, теперь уже жестко повернувшаяся к нам лицом:

-«Positively Mister Gallagher, absolutely Mister Shean!».

-«Несомненно, м-р Галлахер, безусловно, м-р Шин».