Один на один с классической драматургией Никита Кобелев встретился впервые. Нет, конечно, в его режиссерской биографии был «Враг народа», только литературная версия спектакля принадлежала не столько Генрику Ибсену, сколько Саше Денисовой. А до этого были спектакли по драматургии современной и уверенной, сотрудничество с той же Денисовой в юбилейно-репертуарном спектакле «Девятоподесять» и совершенно замечательном «Декалоге», которым открылась после длительной реставрации Сцена на Сретенке.
В «Последних» режиссер решительно отказался от всяческих адаптаций, решая проблемы времени собственно спектаклем. С помощью израильского художника Михаила Краменко, с которым Кобелев уже работал над постановкой «Бердичева» Фридриха Горенштейна. Наверное, они не задавались целью сделать непременно современную и актуальную версию давней пьесы Горького, перешагнувшей столетний рубеж. Такой она получилась словно бы сама собой, ведь главной стала атмосфера не какой-либо определенной эпохи, а вечного российского безвременья, запросто вместившего в себя атрибуты прошлого и приметы настоящего. У настоящих же авторов, закономерно добившихся статуса «классиков», как известно, даже частная история выходит за семейные, географические, хронологические и прочие рамки, становясь узнаваемой, а то и знаковой на все времена.
Давний сюжет российской истории привычно повторяется, словно отражаясь в этом мутном зеркале: полицейские и демонстранты, убитые мальчики, выстрелы в служителей закона. Разжалованный из полицмейстеров Иван Коломийцев, отец семейства, в исполнении Анатолия Лобоцкого еще пыжится и куражится, но большей частью дома, где, по его иллюзорному убеждению, еще сильна его власть. Впрочем, разве что над забитой и почти впавшей в безумие женой Софьей — Галиной Беляевой, все делающей суетливо, невпопад и некстати. Брат Яков — Юрий Соколов, бесконечно спотыкающийся и падающий, уже с первых минут действия начинает умирать, что ближе к финалу и происходит. Ясно сразу, что этих еще не слишком старых «отцов» режиссер списывает со счетов, вычеркивает из будущего, словно актеров, отыгравших свои эпизоды.
А Никита Кобелев, опираясь на Кьеркегора, еще и обыгрывает это знаковое трио дочерних имен: Вера, Надежда, Любовь. Про Надежду — Лазареву уже все ясно, ничего хорошего ее ближнему кругу ожидать не приходится. Любовью в этой семье назвали калеку, с уродливым горбом, по версии Горького. Которую вряд ли возможно полюбить, хотя бы в силу внешних условностей. Но у Любови Юлии Соломатиной, ярчайшей из всех «детей» этого спектакля, горб, скорее, «в голове», чем на спине: как фантом ненужного и нелюбимого ребенка, с детства озлобленного и ничего хорошего от жизни не ожидающего. Эта Любовь то забывает о нем в редкие светлые минуты, то «перекидывает» с правого плеча на левое, а в своей нервной и неровной походке она похожа на подбитую птицу, готовую клюнуть любого, несмотря на физическую слабость. Кто же остается? Младшая Вера молодой актрисы Веры Панфиловой? Ее имя тоже вряд имеет смысл, ведь споткнувшись в первый раз, «поставившей» не на того мужчину, она тут же ломается, падает, да и поди догадайся, встанет ли? То же и с 18-летним Петром — Алексеем Сергеевым, юношей болезненным, слабым как телом, так и рассудком. Ему куда проще, по примеру брата старшего, опробовать водочный угар, да в нем и остаться.
В этом «трагическом балагане» (это жанровое определение сам Кобелев дает спектаклю) главным становится, пожалуй, первое слово. Да, все обитатели семейства еще способны нахлобучить бумажные колпаки, побаловаться со свистульками, спеть хором. Но это то ли отголоски прошлого, то ли детские фантазии о «нормальной» семье, которых у этих «последних» не было и уже не будет. Режиссер на эту ситуацию смотрит трезво, подчас безжалостно, молодая злость явно угадывается в сегодняшней истории по горьковскому сюжету. Но ни прокурором, ни адвокатом он становиться не собирается. Только ли отцы виноваты в бездарном настоящем и смутном будущем своих детей? Или сами дети не нашли в себе ни сил, ни храбрости, ни достаточно ума, чтобы переломить ситуацию? Режиссер и зрителя оставляет в подобном размышлении.
Ирина Алпатова, «Театр»
Оригинальный адрес статьи