Пресса

V театральный фестиваль «Академия», Омск. 16 июня. Все мы немножко Канты

Исследовать разум разумом почти то же самое, что уколоть иглою ту же иглу.

Марюс Ивашкявичюс


Главное событие этого дня на «Академии» – разом и театральное, и философское. Сегодня здесь дают «Канта», многослойный и герметичный спектакль театра Маяковского.



Драматург Марюс Ивашкявичюс пишет: «Этому дню уже две с лишним сотни лет, и висит он где-то среди Вселенной». Сегодня вечный кантианский день явился на сцене Омского театра драмы.

Приехали костюмы, прибыли артисты.


Главное событие этого дня на «Академии» – разом и театральное, и философское. Сегодня здесь дают «Канта», многослойный и герметичный спектакль театра Маяковского.

И, что очень важно, - прибыло место действия. Герметичный краснобархатный шестигранник, придуманный Сергеем Бахриным, хорошо вписался в сцену Омского театра.


Вот изнутри та самая комната (аудитория? кафедра? анатомический театр?), где Иммануил Кант и его друзья будут обедать в течение трех часов. Точно так, как это бывало в Кенигсберге в 1784 году, – только с такой насыщенной драматургией, которая вряд ли сопутствует даже самому событийному обеду.


Пока на сцене никого. Висит одинокая шпага, которая окажется хозяину не по размеру.


Лежат книги (старинные, на немецком, все подробно), - и даже записная книга, куда странная гостья философа впишет свой нелепый анекдот.


И вот приходит время спектакля; люди заполняет комнату, чтобы стать зрителями и соучастниками хитро выдуманного и очень смешного спектакля, с абсурдом и хоррором, – все как в настоящей философии.


О чем пьеса? Автор ее, Марюс Ивашкявичюс, как будто бы пытается переложить кантианство простым языком: «Кант часто упоминал про то, что ему хотелось бы, чтобы кто-то, кто владеет хорошо пером, перевел все то сложное, что он написал, на человеческий язык. То есть, чтобы он стал понятен». Но текст сложнее и биографического жанра, и нравоописательного, – это философия, перегнанная в чистую словесную эссенцию и прошедшая такую возгонку, что собственно кантианство здесь могут увидеть только профессионалы. Рамки историчности внешне соблюдены: да, философ Кант действительно был известен привычкой обедать раз в день, зато по несколько часов, с гостями и пристойной беседой, имел категоричного слугу, и действительно считал основой познания не догматические утверждения, а исследование возможностей разума. Но дальше начинается прекрасный авторский произвол, правда, вполне оправданный: ведь сам Кант определял искусство как созидание через свободу.


Спектакль в постановке Миндаугаса Карбаускиса – это своего «Кант наоборот», ироничное и яркое действо, переворачивающее наше представление о философах. Прежде всего, на обеде у Канта запрещено философствовать. Именитые гости болтают о том о сем: о первом полете воздушного шара, о подозрительном тумане и о странных явлениях погоды. Затем, спектакль «о критике чистого разума» наполнен явлениями мистического толка. Как иначе назвать вневременной континуум кенигсбергской осени, где и яблоки не падают с деревьев, и люди не умирают? Или тот факт, что в начале спектакля философ и его друзья с помощью воли (шопенгауэровской ли?) «поднимают» комнату, а в конце – опускают, что выглядит как спасение?


Актерские работы построены так же филигранно, как написан текст. Кант (Михаил Филиппов) устал от бремени раздумий, но сознает свою ответственность перед высшей силой, свое предстояние от имени человечества. Он ось спектакля, и недаром именно на него сваливаются новые и новые смешные и мистически испытания, проверяя на прочность познавательные принципы философа. Наиболее многоцветная палитра характера досталась Мартину (Анатолий Лобоцкий) – слуге Канта, который за двадцать лет не только набрался фамильярности, но и может беседовать с хозяином на самые высокие темы – скажем, об остановке времени; именно его герой сможет переживет и любовное переживание, и смерть, и воскрешение в этом подвешенном, как яблоки, мире. Яркое решение предложил режиссер для образа таинственной Фоби Грин (Юлия Соломатина): очаровательная девушка все подпрыгивает на месте, обирает руками прическу, не может успокоиться, а легкая неправильность речи сочетается с постоянной настороженностью человека, который не понимает, что именно ему говорят. Досадливая присказка «Господи, господи» Иоганна Шульца (Игорь Костолевский) ярко отражает образ проповедника, не чуждого земных страстей. И замечательная работа Светланы Немоляевой: суровая, надоедливая, не слишком умная монахиня Анна-Регина волшебным образом преображается в женщину, которой могла бы стать, – нежную, ожидающую любви… Но снова надет монашеский чепец, и магия прекращается: старшая сестра милосердия вновь ищет своего петуха, и углы ее чепца трепещут, как крылья.


Уровнями поставлены зрительские ряды; уровнями построен и спектакль. Обеденный стол – не просто центр, но и ось мира; его вращение – это движение времени. Шутки о женских «хвостиках» сменяются уморительными гэгами о метафизике движения и шатания, о природе воли и любви. Потихоньку, меняя зрительскую оптику, артисты вводят аудиторию в сложный и тонко выстроенный мир абсурда, где в тайной комнате может прятаться старушка, а слуга может страдать от «огнестрельного спазма»; где хозяева берут паузу от размышлений, а слуги, наоборот, страдают от недостатка времени и сил на философствование.

И ведь в итоге спектакль, с его необязательностью логики и призрачностью видений, может быть прочитан просто как событие внутреннего мира одного человека - Канта, и каждого зрителя; ведь каждый видит в произведении искусства свое отражение.

С начала до конца спектакль, построенный на мифе (а кто такой для нас, собственно, Кант?), балансирует на грани экзистенциальной бездны и простых бытовых разрешений. Страшный стук? – да это просто топор. Книга пахнет дымом? – да ничего инфернального, это я здесь курил. И этот милостивый отказ от погружения в пучину бессознательного, в бессвязность и мистику знаменует внутреннюю причастность спектакля миру Просвещения, – в котором, так или иначе, человек уповает на свой разум, сколько его ни критикуй.


Атланты держат небо, философы держат мир. Именно так воспринимается финальная сцена, когда герои общими силами и общей волей «опускают комнату» до обычного состояния, восстанавливают связь времен, – чтобы можно было выйти со сцены в омский вечер.


Впрочем, после спектакля состоялось еще одно интересное мероприятие: творческая встреча с артистами.


Модераторы, PR-директор фестиваля Елена Мамонтова и режиссер Борис Павлович, пригласили на показ профессионалов не только от театра: в частности, доктора философских наук Владимира Ильича Разумова.


Обсуждение быстро набрало градус: говорили и о личной жизни Канта, и об утраченном искусстве легкой беседы, и об особенностях русской ментальности, и о психотерапии смеха, и о фактах популярности философии в современном мире.


Артисты утверждали, что искать философии в спектакле не стоит, и признавались, что сами «Критику чистого разума» не читали; зрители, напротив, говорили, что почувствовали витающий дух Канта, сравнивали сценографию с песочницей, где играют философы юной поры Нового времени.


Михаил Филиппов отметил, что успехом спектакль обязан в первую очередь «двум застенчивым литовцам», драматургу и режиссеру, а также сценографу. Он отметил, что ему близки поэтические строки Канта о «звездном небе над нами», призывал развенчивать философов из классиков в живых людей, и назвал жанр спектакля сказкой: в ней ведь три Иоганна, три крика петуха, таинственная девушка, и заключил: все мы немножко Канты.

На этой «ноте катарсического единения» (Борис Павлович) и окончился второй день фестиваля.

Вера Сердечная

Ссылка на источник:  http://rintra.livejournal.com/261531.html
×
дорогой зритель!
Мы будем очень рады, если вы подпишетесь на наши новости. Обещаем радовать только интересными поводами и не утомлять назойливыми рассылками!
В качестве комплимента дарим промокод на скидку в 10% на первую покупку билетов на нашем сайте!
Ваше имя*:Ваш e-mail*: